Женщины Гоголя и его искушения - Максим Валерьевич Акимов

Биографы, которые работали над систематизацией гоголевского жизнеописания в прошлые эпохи, то есть настоящие, серьёзные исследователи, занимавшиеся кропотливым сбором данных и всевозможных свидетельств о жизни Гоголя, наверняка пришли бы в неописуемое удивление, когда бы узнали, что спустя век найдутся авторы, которые станут пытаться раздуть из недолгого эпизода общения Гоголя со смертельно больным Виельгорским удивительно двусмысленную историю.

Ни Гоголю, ни Виельгорскому, ни тем людям, что находились рядом с ними на вилле Волконской, даже и в голову не пришло бы всё то, что в наше время пытаются придать сюда иные «фантасты», маскирующиеся под литературоведов и биографов.

Под «фантастами» я в первую очередь подразумеваю Саймона Карлинского – американского автора, который в 1976 г. выпустил чрезвычайно скандальную книжку об «аномалиях» гоголевской натуры. Называлась она «Сексуальный лабиринт Николая Гоголя» [186].

Господин Карлинский был сотрудником Калифорнийского университета в Беркли, а также открытым сторонником и защитником прав ЛГБТ. Господин Карлинский написал несколько книг о деятелях русской истории, каждому из своих героев он приписывает гомосексуальные наклонности. Больше других досталось Гоголю. К большому сожалению, деятельность господина Карлинского была весьма тесно связана с политическими процессами, происходившими в разгар так называемой холодной войны, процессами порой весьма одиозными, нечистоплотными по сути своей.

Господин Карлинский, основываясь на своей богатой фантазии и на требованиях конъюнктурных целей, приписывает Гоголю страстное влечение к Виельгорскому, выходящее за рамки дружеской привязанности. Гоголь, по версии его «обличителя», будто бы страдал от нежелания признаться себе в том, что в сердце, а вернее, в сознании его разгорелись всполохи гомосексуальных страстей, и, занимаясь самообманом, лгал себе и, разумеется, всем окружающим. Гоголь во всей этой истории выглядит жалким потерянным врунишкой, свихнувшимся, в конце концов именно по причине кипения в нём голубого варева запретных страстей.

Для серьёзных гоголеведов эта, с позволения сказать, гипотеза явилась тем, что Высоцкий в одной из песен назвал сплетнями в виде версий. Однако сработанная господином Карлинским книжонка оказалась гораздо более злокачественной вещью, чем клубок сплетен, ведь её «гипотетические предположения» стали пытаться встроить в общественное сознание и с помощью их создавать орудие для диффамации, как относящейся конкретно к Гоголю, так и к иным явлениям русской реальности.

К сожалению, Гоголь, а точнее сказать, феномен Гоголя был и остаётся тесно, слишком тесно связан с политикой. Это беда Гоголя, причём и в прижизненную его эпоху, и в посмертную. Николай Васильевич очень хотел оставаться подальше от политики, однако судьба наделила его такой ролью и такими задачами, которые не могли далеко отстоять ни от политических страстей, ни от тех войн, что снова и снова разгораются в общественном сознании.

Известный в нашей стране гоголевед, написавший в своё время весьма взвешенную и толковую книгу о Гоголе для серии «ЖЗЛ», Игорь Петрович Золотусский назвал «гипотезу» господина Карлинского чепухой. Да, характеристику он дал одним лишь словом. И, собственно, к этому определению ничего и не добавишь, ибо оно единственно верное.

Однако всякая тёмная сплетня, высказанная о какой-либо заметной личности, получает энергию распространения (так уж устроен наш безумный мир), и потому нам здесь и сейчас всё-таки придётся остановиться на тех нюансах, которые послужили поводом, появления сплетни-«гипотезы», сработанной господином Карлинским. Нам придётся проговорить непростые вопросы (часть из которых, увы, является темой умолчания в нашей стране), ну и конечно, сказать несколько слов о личности юного графа, которому «шьют» заманчивую роль.

Для начала заметим – то странное здание, которое было сооружено на основаниях подозрений, предъявленных Гоголю господином Карлинским, пытается устоять на маленьком отрывке из гоголевского произведения «Ночи на вилле». Карлинский приложил массу усилий для того, чтобы внушить читателю мысль, будто «Ночи на вилле» имеют гомоэротический подтекст и являются чуть ли не саморазоблачением Гоголя, выплеснувшего дикую страсть запретных мечтаний в этой «чувственной» вещи.

Но в самом деле – что это за вещь?

«Ночи на вилле» – незавершённое произведение, которое датируют 1839 г. Текст очень короток и, пожалуй, не слишком претендует на страсть и изыски. Собственно говоря, это даже не текст, а отрывок или набросок в стиле грустного дневника, в нескольких записях которого говорится об угасании жизни гоголевского друга. Речь идёт о смерти, о скорби, о потерянной дружбе и о сожалении, порождённом горькой утратой.

Причиной же написания этого произведения стала просьба отца умершего юноши, высказанная в адрес Гоголя. Есть свидетельство о том, что отец юноши Михаил Юрьевич Виельгорский хотел, чтобы Гоголь написал об умершем «строк десяток» для римского еженедельника «Diario di Roma» [187].

Николай Васильевич выполнил эту просьбу, однако, как видно, не до конца, и «Ночи на вилле» тогда опубликованы не были.

После смерти самого Гоголя автограф наброска оказался в собрании Ефремова (куда поступил от Погодина). Произведение представляло собой рукописный текст на двух листках желтовато-белой почтовой бумаги без знаков. Впервые опубликован в первом томе «Записок о жизни Гоголя».

О литературных достоинствах этого наброска существуют разные мнения, различны и толкования особенностей гоголевского настроения, гоголевского стиля, проявленного в этом незавершённом тексте. На мой взгляд, большинство исследователей, стремящихся найти в тексте «Ночей» что-то особое, ищут тёмную кошку в тёмной комнате, когда её там нет. Точнее сказать, они ищут совсем не то, что можно отыскать в комнатах той сумрачной виллы. Там ищут эффектные всполохи дикой, необузданной, запретной страсти, когда в самом-то деле обнаружить там можно совсем иное.

В. Сечкарев полагает, что именно события июня 1839 г. подготовили последующий «религиозный поворот» Гоголя. Во всяком случае, с этого момента религиозные устремления писателя усиливаются; есть свидетельства, что он приступает к более систематическому чтению и даже изучению Библии. Кстати, книга, которой он пользовался, была снабжена дарственной надписью Иосифа Виельгорского: «Другу моему Николаю. Вилла Волконская» [188].

Заметим, что с семейством Виельгорских Гоголя в течение разных периодов его жизни будет связывать очень многое, и та главная тема нашего разговора, тема отношения Гоголя с его принцессой, непосредственным образом касается этого семейства. Давайте же знакомиться с этими людьми поближе. И раз уж так выпало, начнём с того, кто первым встретился Гоголю на жизненном пути.

Итак, перед нами граф Иосиф. Домашнее имя ему было – Жозеф.

Молодой человек принадлежал к числу высшей европейской аристократии (о предках графов Виельгорских ещё пойдёт весьма подробный разговор, когда мы приблизимся к Анне Михайловне, сестре Иосифа). Пока обрисуем конкретную личность – юного графа, ну и вдобавок ту среду, ту атмосферу, в которой он взрослел. Мы немного отвлечёмся от главной линии нашего разговора о Гоголе, но информация, пожалуй,