Женщины Гоголя и его искушения - Максим Валерьевич Акимов

Но вы знаете, почему он прекрасен. Где вы встретите эту божественную, эту райскую пустыню посреди города? Какая весна! Боже, какая весна! Но вы знаете, что такое молодая, свежая весна среди дряхлых развалин, зацветших плющом и дикими цветами. Как хороши теперь синие клочки неба промеж дерев, едва покрывшихся свежей, почти желтой зеленью, и даже темные, как воронье крыло, кипарисы, а еще далее – голубые, матовые, как бирюза, горы Фраскати и Албанские, и Тиволи. Что за воздух! Удивительная весна! Гляжу, не нагляжусь. Розы усыпали теперь весь Рим…

Но я чуть было не позабыл, что пора уже мне отвечать на сделанные вами вопросы и поручения. Первый – поклониться первому аббату, которого я встречу на улице, – я исполнил, и вообразите, какая история! Но вам нужно ее рассказать. Выхожу я из дому (Strada Felice, № 126); иду я дорогою к Monte Pincio и у церкви Trinità готов спуститься лестницею вниз – вижу, поднимается на лестницу аббат. Я, припомнивши ваше поручение, снял шляпу и сделал ему очень вежливый поклон. Аббат, как казалось, был тронут моею вежливостью и поклонился еще вежливее. Его черты мне показались приятными и исполненны<ми> чего-то благородного, так что я невольно остановился и посмотрел на него. Смотрю – аббат подходит ко мне и спрашивает меня очень учтиво, не имеет ли он меня чести знать и что он имеет несчастную память позабывать. Тут я не утерпел, чтоб не засмеяться, и рассказал ему, что одна особа, проведшая лучшие дни своей жизни в Риме, так привержена к нему в мыслях, что просила меня поклониться всему тому, что более всего говорит о Риме, и, между прочим, первому аббату, который мне попадется, не разбирая, каков бы он ни был, лишь бы только в чулочках, очень хорошо натянутых на ноги, и что я рад, что этот поклон достался ему. Мы оба посмеялись и сказали в одно время, что наше знакомство началось так странно, что стоит его продолжать. Я спросил его имя, и – вообразите – он поэт, пишет очень недурные стихи, очень умен, и мы с ним теперь подружили. Итак, позвольте мне поблагодарить вас за это приятное знакомство.

Вот вам и всё. Кажется, ничего не пропустил. Жаль мне, и я зол до нельзя на головную боль, которая продолжает вас мучить. Нет, вам нужно подальше из Петербурга. Этот климат живет заодно с этой болезнию; оба они мошенничают вместе. Пишите ко мне обо всем, что у вас ни есть на душе и на мыслях. Помните, что я ваш старый друг и что я молюсь за вас здесь, где молитва на своем месте, то есть в храме. Молитва же в Париже, Лондоне и Петербурге всё равно что молитва на рынке. Будьте здоровы. О здоровье только вашем молюсь я. Что же до души вашей и сердца, я не молюсь о них – я знаю, что они не переменятся и останутся вечно такими же прекрасными» [185].

Письмо было датировано Гоголем так: «Апрель, год 2588-й от основания города».

* * *

Найдя пристанище в доме на «Счастливой дороге», Гоголь, мало-помалу обрастает новыми знакомыми, теперь уже и среди итальянцев, поскольку живёт в Риме, как в родной среде. Но Гоголь не был бы самим собой, коль не продолжал бы путешествия. В первую очередь, конечно, по Италии.

Перезимовав в Вечном городе, Николай Васильевич решает направиться в Неаполь, посещение которого давно для себя наметил. Попав к подножию легендарного Везувия, Гоголь колесит по окрестностям, найдя в одном из предместий Неаполя семейство Репниных, расположившееся на двух дачах.

Задержавшись на время у них в гостях, Гоголь узнаёт о том, что Данилевский в Париже стал жертвой мошенников и остался без средств, не имея теперь возможности попросить денег у матери. И Гоголь, тот Гоголь, который сам находился в весьма стеснённых финансовых обстоятельствах, спешит на помощь другу, начиная писать письма, хлопотать через посредство Погодина о векселе на две тысячи рублей. Гоголь договаривается о переводе через банкира Валентини большей части этой суммы в Париж, для чего выспрашивает у Варвары Николаевны Репниной поручительство её влиятельного родственника Кривцова.

Этот факт нередко поминают биографы (с неизменным восхищением, разумеется), ведь хлопоча о помощи для своего потерявшего голову товарища, Гоголь тогда ни полсловом никому не обмолвился, что ищет денег не для себя, а для друга. Впрочем, Саша Данилевский, если уж не отступать от того тона откровенности, в котором должна быть выдержана наша книга, являлся в период своих европейских странствий всего лишь богатым, избалованным бездельником, Гоголь же не в первый и не в последний раз спешил на помощь тому, кто просит о ней или нуждается в ней, даже коль просящий был виноват и наделал ошибок. Поистине же благородными будут являться примеры помощи Гоголя русским художникам, оказавшимся в Италии, и малоимущим студентам, жившим в России, которые, в отличие от Данилевского, не пускались в сомнительные предприятия, а искали средств для выживания. Об этом у нас ещё пойдёт речь, и не единожды.

Ну а летом 1838 г., Гоголь провёл в Неаполе несколько недель, затем отправился в Париж, поддержать друга. По пути во Францию, снова колеся по итальянским дорогам, Гоголь попадает в Ливорно (примерно 28 августа), а оттуда морским путем добирается до Марселя. В сентябре – Гоголь в Париже, с Данилевским, где нашлись и другие русские, с которыми общался Гоголь. Но к началу ноября Николай Васильевич опять спешит в Рим, чтобы надолго обосноваться здесь. Гоголь пробудет здесь всю зиму и весну – до июня следующего года. Наш русский итальянец снова «у себя дома».

Кстати сказать, сами жители Апеннин говорят порой, что русские – это грустные итальянцы – так много общего между нами. Гоголь, однако, в Италии грустным не был, не хотел быть… но до поры, только до поры, ведь уже скоро начнётся тот эпизод гоголевской биографии, который и трагичен, и жесток, а к тому же сумел впоследствии обрасти таким шлейфом домыслов, легенд и предположений, что нам с вами в течение двух следующих глав придётся говорить о вещах весьма непростых, употребляя максимум средств для того, чтобы по-настоящему разобраться: что же было в реальности, какие оттенки они имели, те непростые нюансы, и отчего оттенки их нынче кажутся иными?

Глава восьмая. «Ночи на Вилле»

В декабре 1838 г. Гоголь встретил в Риме молодого графа Иосифа Виельгорского, с которым был немного знаком в Петербурге, когда граф был ещё ребёнком. Теперь Виельгорский стал старше, и Гоголь сошёлся с ним уже по-другому, найдя в этом юноше настоящий, живой ум и необыкновенную простоту порядочного и мужественного человека, со