Женщины Гоголя и его искушения - Максим Валерьевич Акимов

когда дойдём мы до «Выбранных мест из переписки с друзьями», до той гоголевской беды… Пока же Гоголь далёк от неё, очень далёк, и можно быть совершенно спокойными, что, даже радуясь пособию, присланному царём, писатель не собирался ни польстить его величеству, ни угодить ему, да и никому угождать и подыгрывать не собирался. Гоголь создавал эпос, великий русский эпос, наполненный характерной русской насмешливостью, нашей грустной иронией и тонкими, бесконечно тонкими смыслами. И странно ли, не странно, но для этого Гоголю нужен был воздух Италии, необходим был воздух Италии.

И вот снова она! Гоголь решил разнообразить маршрут и поехал в Рим не тем путём, как в первый раз, не по морю, а через Симплонский перевал в Альпах. Вот Гоголь в Милане, где ещё не бывал. Здесь он снова погружается в состояние восторженности, едва начав любоваться собором, «огромнейшей массой мрамора, которая вся из статуй, из резных украшений, похожих на кружево». Не мог наш поэт обойти вниманием и знаменитый театр «Ла Скала».

Насладившись Миланом, Гоголь двинулся дальше – на юг, во Флоренцию, в прекрасный музей под удивительно открытым небом, и поздней осенью прибыл в Вечный город, на зимовку.

У Гоголя теперь новый римский адрес, и на это нам стоит обратить внимание, ведь та квартира, где теперь решит поселиться наш классик, станет едва ли не самым желанным пристанищем его жизни. Если у Гоголя и было подобие родного дома, то находился он по адресу: Strada Felice, 126. Название улицы в буквальном переводе на русский – Счастливая дорога.

Впоследствии улица получила другое название – Via Sistina (в честь папы Сикста V), но дом сохранил прежний номер. Он и сейчас помнит Гоголя, получив мемориальную табличку на русском и итальянском языках. И табличку эту поместила туда Мария Балабина.

К описанию гоголевской квартиры и её внутреннего устройства мы ещё вернёмся, ведь в нашем распоряжении есть превосходный фрагмент из воспоминаний П.В. Анненкова, побывавшего здесь тремя годами позже. Пока же заметим главное – Гоголь нашёл то место, где почувствовал себя как дома, место, откуда ему не хотелось уезжать, место, где отыскалось умиротворение.

Памятная табличка в Риме на доме, где Н.В. Гоголь писал «Мертвые души»

Эпидемия холеры в Риме прекратилась уже совсем, не став трагическим событием, итальянцы давно сбросили с лиц медицинские маски и продолжили свою неторопливую, задержавшуюся в закоулках истории жизнь, но русские путешественники, которые были знакомыми Гоголя, разъехались, разлетелись и не возвращались пока. Вот и Балабины, отправившись восвояси, были уже в Петербурге.

И когда Маша вернулась в Россию, Гоголь пишет ей письмо, которое впоследствии было процитировано, пожалуй, каждым из биографов, что брались писать заметки, посвящённые Гоголю. Это письмо не могу не процитировать и я, очень уж многое оно способно сказать об отношениях Николая Васильевича и юной Марии Петровны.

Письмо лёгкое, ироничное, воздушное и чрезвычайно живое. В оригинале оно написано по-итальянски (Маша, как и Гоголь, знала и любила этот язык). Итак, вот русский перевод: «Скажите-ка, моя многоуважаемая синьора, что это значит? Молчите, ничего не говорите, ничего не пишете… Можно ли так поступать! Или вы забыли, что обязаны написать мне три письма обширных и длинных, как плащи бернардинцев, три письма, полные клеветы, которая, по-моему, вещь на свете необходимая, три письма, написанные самым мелким почерком вашей собственной рукой.

Но, быть может, вы так наслаждаетесь прелестями и красотами вашего нежного климата (который заставляет всех на свете дрожать с головы до ног), что не хотите, чтоб что-нибудь отвлекало вас. Или вы слишком заняты вашей известнейшей коллекцией мраморов, древних камней и многими, многими вещами, которые ваша милость честно похитила в Риме (ведь после Аттилы и Гензериха никто так не грабил Вечный город, как блистательнейшая русская синьора Мария Петровна). Или вы… Но не могу найти больше причин, чтоб извинить вас.

О, моя дорогая синьорина, бросьте за окно ваш Петербург, суровый, как альпийский дуб, и приезжайте сюда. Будь я на вашем месте, я бы сейчас же удрал. Если бы вы знали, какая здесь чудная зима. Воздух так нежен, нежнее риса по-милански, который вы частенько ели в Риме, а небо, о боже, как прекрасно небо! Оно ясно, ясно – как глаза… как жаль, что у вас не голубые глаза, чтоб сравнить! но вашу душу оно все же напоминает и подобно ей весь день безоблачно. Вы же знаете лучше меня, что вся Италия – лакомый кусок, и я пью до боли в горле ее целительный воздух, так что для других форестьеров ничего не остается (форестьер – иностранец. – Примеч. М.А.). Представьте себе, мне часто мнится, что вижу вас идущей по римским улицам, держа Ниббия в одной руке, а в другой какую-нибудь священнейшую древность, найденную по дороге, чёрную и грязную, как уголь, для переноски которой требуется сила по крайней мере Геркулеса. Быть может, вам так же точно представляется мой длинный, похожий на птичий, нос (о сладостная надежда!). Но оставим нос в покое; это – материя тонкая и, говоря о ней, легко остаться с носом. Вернёмся же к делу: не нахожу чего-либо нового, чтобы вам описать; как вам самой известно, новизна не свойственна Риму, здесь всё древнее: Рим, папа, церкви, картины. Мне кажется, новизна изобретена теми, кто скучает, но вы же знаете сами, что никто не может соскучиться в Риме, кроме тех, у кого душа холодна, как у жителей Петербурга, в особенности у его чиновников, бесчисленных, как песок морской. Здесь всё пребывает в добром здравии: Сан-Пиетро, Монте-Пинчо, Колисей и много других ваших друзей шлют вам привет. Пьяцца Барберини также нижайше вам кланяется. Бедняжка! она теперь совсем пустынна; лишь покрытые мохом безносые тритоны, как обычно, извергают все время вверх воду, оплакивая привычку прекрасной северной синьоры, которая часто слушала у окна их меланхоличный ропот и часто принимала его за шум дождя. Козы и скульпторы прогуливаются, синьора, по улице Феличе, где моя комната (№ 126, верхний этаж); кстати, о козах: синьор Мейер теперь в счет не идет, влюблен, как кот, и мяукает потихоньку, чтоб его не услышали. В остальном всё как обычно: все в гневе, что вы ничего не пишете. Колисей очень настроен против вашей милости. Из-за этого я к нему не иду, так как он всегда спрашивает: «Скажите-ка мне, дорогой человечище (он всегда зовет меня так), что делает сейчас моя дама синьора Мария? Она поклялась на алтаре любить меня вечно, а между тем молчит и не хочет меня знать, скажите, что же это?» – и я отвечаю «не