Два года СВО. Философский дневник крымчанина - Олег Константинович Шевченко

Европы (с.98-101). Он заявляет, что нынешняя Европа ушла с траектории цивилизованности и ныне является конгломератом варварских культур, а люди в ней утратили облик человека и неспособны ясно сформулировать, чем человек отличен от животных (с. 101–102). В свою очередь, «русские — единственные подлинные европейцы, которые продолжают традиции великой европейской культуры» (с. 107).

Василий Ванчугов работает в области этнософии, он, как опытный хирург, проводит философское вскрытие межнациональных и межэтнических конфликтов, определяя то скрытое, что движет в межэтническом противостоянии. Как соотносится французская философия с «французами», и можно ли определить французскую же политику, выстроив из этих трех терминов семантический треугольник? Что это за коллективные сущности? — задается вопросом исследователь (с. 117). Конфликт делает из финна — чухонца, из русского — орка, из американца - пиндоса или янки. Каждый конфликт обертывает иной народ в самые разные словесные упаковки (с. 119–120).

Виталий Даренский актуализирует повестку идеологической обороны России. И выстраивает узловые пункты этой обороны. Сердцем ее является тезис: «Россия как цивилизация совести» (с. 126–129). Есть в тексте и уязвимые узелки. Например, бункер под названием «Ложь о «русификации» с наиболее одиозным представлением об украинцах и белорусах — как нонсенс, как об искусственных этносах (с. 131).

Философ определяет блаженных миротворцев как тех, «кто уничтожает сам источник войны, а не тех, кто предательски плюет им в спину» (с. 133).

СВО в этом смысле — война за мир, а бойцы — самые, что ни на есть православные миротворцы, пытающиеся выкорчевать угрозу миру как таковую.

Алексей Скворцов ставит задачу рассмотреть войну и СВО, в частности, с точки зрения моральной философии — титанический труд! Но, увы и ах! В процессе чтения статьи понимаешь: автор не смог взять заявленной планки. Он ушел в лубочные и простенькие смыслы, о которых не говорит разве что ленивый: война цивилизаций, необходимость защиты Донбасса. Это все верные слова, но для кого? Для политолога и политика, для экономиста и обывателя. Где же здесь моральная, да еще философия? Ее нет. Несколько «реабилитируется» автор, приводя интересные суждения о менторстве Запада по отношению к России. Высокомерии Запада как моральном источнике всех бед Юго-Западной Руси (с. 141). Еще более приближается автор к заданной планке, говоря о войне как трагедии совести в русской культуре. Для европейца или американца война — это часть политики, экономики или приключения, а для русского — всегда трагедия. Для него война — это путь подвижничества и жертвенности, по которому идешь(!) греховным путем. Отсюда и пафос трагизма (с. 144). Но потом опять спад великолепного накала мысли и уход в хорошо всем известные детали текущего военного противостояния. Но в любом случае, БРАВО автору за то, что он потребовал поставить тему моральности СВО, заявил о своей готовности ее решить! Ждем. Быть может, этот текст мы вскоре еще будем иметь честь рецензировать.

Юрий Пущаев сразу бьет наотмашь:

«Очередной парадокс русской истории сегодня может состоять в ее своеобразном закольцевании: в месте, откуда пошла Русская Земля больше тысячи лет назад, она подвергается теперь опасности там же и закончиться» (с. 152).

СВО, заявляет философ, это бунт против постмодерна, не признающего страдания как важнейшего и необходимейшего элемента жизни, почти ценности человеческого бытия (с. 155).

Автор рассуждает на тему: а может ли быть политика, построенная по моральным ценностям? Допустима ли хитрость для православного государя? (с. 160). Он пытается выявить схожесть и различия современной России с византийским идеалом (с. 168–180). Автор пытается определить: а как можно «дезападизировать» саму Россию, как выиграть в той гражданской войне, в которую мы решительно вошли в феврале 2022 года (с.с. 180–182). И снова автор оглушает читателя. В конце он заявляет страшную, как кирпич, для простых «патриотов» мысль:

«На обеих сторонах грех, пусть и в разной степени… мы в ответе за тех мирных людей, которым эта война причинила страдания. На нас перед ними теперь лежит долг восстановления их мирной жизни» (с. 182).

Анатолий Трухан создает свой текст, максимально сближая философию и теологию, заявляя об эсхатологической логике своего исследования (с. 183). Текст сух, предметен, четок. Он ставит задачи, выводит подпункты задач, а порой и устанавливает критерии выполнимости этих задач. Стержень противостояния, по автору, это два разных вектора развития.

Для русских это духовное преображение через уподобление Христу, для европейцев же — возвращение утраченного рая через созидание общества изобилия (с. 186–187). Украина же для него — несуществующий симулякр реальности (с. 187). В этом смысле хотелось бы напомнить автору известную фразу «Структуры на улицу бунтовать не выходят», а два года СВО показали, что украинцы себя ощущают совсем не симулякром, а ядром цивилизационного противостояния Запада и России. И готовы ради этого чувства жертвовать своей жизнью… какой уж тут симулякр. Автор также возводит Россию на исторический престол, поднимающий русских превыше всех народов (не слишком христианский-то подход!). Он утверждает, что Бог ведет в истории войну за спасение человечества с помощью России (с. 189). Впрочем, эти тезисы не голословны, а укореняются автором — как в истории русской философии, так и в рамках теологической аналитики текущих международных процессов. Заявленная нами дискуссионность тезисов философа совсем не означает их невысокого гносеологического потенциала. Напротив, их стоит рассматривать как сильную заявку для начала религиозно-философского диалога о статусе России и Русского народа.

Отец Дмитрий (Трибушный) заявляет, что негативное чудо совершается на Украине. То, чего не должно было быть, но то, что есть вопреки Божественному Логосу. Иначе, безымянная война. Постмодернистская война (с. 191).

О. Дмитрий предупреждает об опасности платонизма и излишнего возвеличивания своей роли. Он говорит о негативном платонизме и угрозе кражи, то есть десакрализации имен в процессе исправления этого самого имени. Он протестует против унижения и пренебрежения украинской идентичностью, он взывает вспомнить о том, что:

«Разговоры о несуществующей Украине, несуществующем украинском языке типически воспроизводят разговор о былых провалах Константинополя… Готовы ли мы допустить, что отрицание Украины и украинского языка является политическим вариантом ереси арианства, искажением православной политической триадологии? Если в богословии внутритроичных отношений недопустимы идеи о неравенстве Ипостасей… то в политической теологии столь же уязвимы декларации о младших братьях и несуществующих языках.

Греческое высокомерие уже нарушило единство византийского содружества наций… Первопрестольные высокомерие и безразличие, псевдоимперская украинофобия — верный путь к тому, чтобы и Третий Рим, подобно своему предшественнику, стал мифологическим, несуществующим городом» (с. 194–195).

Никита Сюндюков определяет русских как ноль в мировой истории (с. 197). Но этот ноль есть пустота, из которой рождается новое:

«В русском ничто, в нашей русской пустоте, возможно