Два года СВО. Философский дневник крымчанина - Олег Константинович Шевченко

Андрей Коробов-Латынцев, философ, кандидат философских наук, офицер армии ДНР:

… это не их война, а война их руками. Потому что Украина не понимает существа этого конфликта, не понимает, кто с кем воюет, за что воюет и что на кону.

… Русская идея — это идея мира, в котором сосуществуют все прочие идеи.

… Русская идея — это идея продолжения истории. И посредством Русской идеи история берет сегодня реванш.

Прочитав книгу воспоминаний «Всем всего светлого и ясного», убеждаешься в том, что Слово нельзя убить. Можно уничтожить тело, можно насмеяться над памятью, можно даже попытаться заблокировать публикацию биографии человека, но слово, если, оно конечно СЛОВО, ни уничтожить, ни заблокировать — нельзя. Владлен Татарский таким словом обладал.

P.S. Лично для меня после прочтения книги (уверяю, каждый из вас получит какую-то идею ради изменения бытия) стала очевидной необходимость реформы русского языка. Слово «Мир» уже не отражает всей той палитры, которую мы вкладываем в него в двадцать первом веке. До революции семнадцатого года было две формы написания слова, две реальности, два смысла. И следовало бы их снова вернуть в русский язык:

Словарь Даля.

Мiръ — вселенная; вещество в пространстве и сила во времени; одна из земель Вселенной, наша Земля, земной шар, свет; все люди, весь свет, род человеческий; община, общество крестьян.

Мiръ — отсутствие ссоры, вражды, несогласия, войны; лад согласие, единодушие, приязнь, дружба, доброжелательство; тишина, покой, спокойствие.

Но не только! Сейчас напрашивается третья форма слова, которая должна существовать наравне с двумя другими. Мир — как состояние вражды и несогласия, но имеющий своей целью любовь и справедливость. Ведь в громыхающей первой Постмодернистской войне стало очевидным, что такое состояние должно быть у любого нормального человека.

А вторая форма (Миръ) — отсутствие несогласия, всемирная дружба и тишина есть очень прямой и короткий путь в Ад и катастрофе человеческого в человеке, который таким образом теряет волю к сопротивлению злу. Он становится к нему всецело толерантен.

Это-то я и взял из идей Владлена, живущих теперь в умах уже сотен и тысяч людей…

Война — это первый шаг к миру. 28.08.23.

В свое время И. Сталин сделал неожиданное для практика и политического прагматика заявление:

— Нам нужная хорошая теория, иначе нас сомнут.

В условиях набирающей обороты Первой Мировой Постмодернистской войны эти слова выглядят куда как более актуальными. Но кто будет создавать эту теорию? Я считаю, до начала теории необходим эмоциональный порыв, чудачество, фантазия на грани поэтического безумства, нужен полет литературных приключений и социально-мистической фантастики. А значит, такой мир должны делать литераторы. Но тут у нас, в России что-то не все в порядке. Литераторы сплошь инфантильные либералы, поющие о сексе, деньгах, олигархах, но не строящие мир. Эти изнеженные одноплоскостные мечтатели оживают только тогда, когда звучит ревом смертей тысячеголосый вопль: «Родина в опасности. Все в ружье!!!». Вот тогда они начинают двигаться и получают даже «боевые» награды: «За Верхний Ларс», «Либераст I степени», «Либераст II степени», «Почетный Netвойнист» и прочее. Но так ведь было далеко не всегда! Этому-то и посвящена книга Захара Прилепина «Взвод. Офицеры и ополченцы русской литературы»[109]: демонстрация того, как ковалась русская литература, идя рука об руку с боевыми офицерами и ошеломляющим героизмом поэтов.

А что же ФИЛОСОФИЯ? Философия у нас всегда была крайне литературна. Они, как сиамские близнецы, следуют один за другим, — и в очаровательном величии, и в омерзительной низости. Стоит ли говорить, что широкие слои профессионального философского сообщества — молчат. СВО для них не существует. Угрозы утраты русского бытия — не замечают. О войне вообще стараются не говорить с точки зрения философской аналитики происходящей событийности!

Нужен был ответ. Необходимо было силами самой философии создать доказательство того, что война — это естественное занятие русского философа. Ибо практически ни один значительный русский философ не избежал либо аналитики войны, либо самого непосредственного участия в военных действиях. Захар Прилепин своей книгой нанес мощный апперкот чванливым литераторам из модного клуба акуниных, а донецкий офицер, профессиональный философ Андрей Коробов-Латынцев отвесил полновесную затрещину современным утонченным «чистым» философам совей книгой: «Философ и война. О русской военной философии»[110].

Перед нами отнюдь не хрестоматия и совершенно не фундаментальный теоретический труд. Эта книга далека от навязывания кому бы то ни было мнения автора, и при этом она совершенно точно не умственное соплежуйство проблемы. Это крепко сбитый, насыщенный плотной, густой информацией аналитический сборник философских биографий русских мыслителей. Биография идей, смыслов, интеллектуальных интуиций, эстетических озарений, этических метаний, которые кружатся, вертятся, распаковывают свои глубины вокруг феномена войны. Перед нами если и не великий, то уж точно очень важный синтез российской имперскости, социал-демократичности, коммунистичности и персонального анархизма русских философов войны: от Петра Чаадаева до Александра Зиновьева и далее — к Александру Захарченко и Захару Прилепину.

Совершенно нет желания пересказывать книжку или вбивать цитаты. Текст книги надо вкушать сугубо индивидуально, увязывая отдельные пассажи с современными событиями. Ведь книга именно что современная. Она нацелена на повседневность русского бытия в любую эпоху.

Но не могу не привести два сюжета, которые меня глубоко поразили и заставили о многом задуматься.

Великий (без всяких натяжек — великий) советский философ, потрясающий стилист, педагог, романтик и убежденный коммунист Эвальд Ильенков. Дошел до Берлина (офицер-артиллерист), сфотографировался на фоне руин сердца Третьего рейха.

А что потом? Потом он идет на могилу Гегеля, чтобы почтить его память и поблагодарить философа за то, что наше, левое гегельянство оказалось надежнее, правдивее и величественней правого гегельянства нацизма. Для него вообще Великая Отечественная Война была битвой непримиримых идеалов: левого и правого прочтения Георга Гегеля. Наше прочтение было истинным — о чем и свидетельствует советский флаг над Рейхстагом.

Один из самых читаемых советских философов, мастер философской биографии, знаток немецкого языка Арсений Гулыга был офицером разведки, военным переводчиком, начал войну в 1942-ом, а закончил в 1945-ом в Кенигсберге.

Взят штурмом Кенигсберг, только-только начали остывать орудийные стволы победоносных советских армий. И куда идет молодой офицер, за плечами которого несколько лет кровавейших сражений с немцами? Он идет на могилу немецкого философа Канта. И, что он там видит? А на памятнике Канту надпись, мелом, на русском языке: «Теперь-то ты видишь, старик, что мир материален». Не один Гулыга в Советской армии, взявшей город-крепость, видимо, знал, где похоронен крупнейший философ планеты, и не один он стремился поставить точку в споре между идеей вечного мира нацизма