Брак понарошку, или Сто дней несчастья - Аня Вьёри

мыслях и чуть не пропускаю момент, когда все встают, шумно галдят и пожимают друг другу руки.

– У нас разница во времени шесть часов, – тихо объясняет мне Глеб, – на сегодня они уже желают расстаться.

Я улыбаюсь до боли в щеках, всем киваю.

Мы учтиво провожаем их до самого выхода. Стоим на крыльце, наблюдая, как они садятся в свои лимузины.

А у меня аж в ушах звенит от напряжения.

Машины отъезжают, мы чинно расходимся.

Опять холл, опять лифт, опять та самая дверь.

Глеб распахивает ее, пропускает меня внутрь.

Нет ни его секретаря, ни Марины.

Я растерянно останавливаюсь посреди приемного, как…

– Златка!

Глеб обхватывает меня за бедра, поднимает, принимается кружить!

– Ты просто чудо!

Ставит, склоняется для поцелуя.

А я уворачиваюсь.

– Да? У нас получилось?

– Получилось что? – Глеб замирает.

– Сыграть твою семью, – смотрю на него не моргая. – Ты же для этого на мне женился. Тебе на сделке нужно было быть женатым. А тут я с Мариной.

Улыбка тает на его лице, глаза темнеют.

– Кто тебе сказал?

– Не важно.

Он все еще не отпускает меня из объятий, я аккуратно отстраняюсь.

– Это же правда?

Я смотрю на него во все глаза, очень хочу ошибиться, очень хочу, чтобы он сейчас вспылил: “Что за дурь?!”

– Кристина, – глухо произносит Глеб.

И у меня все обрывается внутри.

– Злата, – он ловит мои ладони, сжимает в своих руках, – Злата, послушай меня.

– Нет, Глеб, – качаю головой. – Не надо, – пытаюсь улыбнуться. – Ты очень хороший. Ты очень много сделал для нас. Я тебе очень обязана. Я сыграю свою роль до конца, – замолкаю, а потом очень тихо добавляю. – Но потом мы уйдем, ладно?

– Ты… – голос Глеба вдруг становится сиплым. – Ты хочешь от меня уйти?

39 глава

Глеб

Стою в своей спальне и смотрю в окно.

Больше никуда не могу смотреть. По комнате тихо снует Злата, собирая вещи.

Она упорно отказывается брать все, что ей купили в этом доме. Переоделась в свое старенькое парадное платье. Достала сумочку из кожзама…

Мышь сидит на краю кровати и хлюпает носом.

– А можно, хотя бы розовое платье забрать? – выпрашивает у Златы.

Я стискиваю зубы. Молчу. Не оборачиваюсь.

– Мариш, – тихо обращается к ней моя Золотка, – я обещаю, я сошью тебе такое! Ну… Я уже посмотрела. Атлас такой найду и фатина немного, – Мышка опять всхлипывает, а Злата пытается ее приободрить. – Обещаю.

Я зажмуриваюсь.

Как?

Как это могло со мной произойти?

Я пытался… Я кричал, шептал, уговаривал, просил прощения, хотел объяснить…

Не дала.

Не верит.

Она мне не верит.

Ни словам, ни поступкам.

Попросила об одном: дать ей спокойно уйти.

Доиграла свою роль, как и обещала.

Обед с японцами на следующий после встречи день. Совместный выезд на предприятия…

Она была идеальна.

А я…

Я держал ее под руку, понимаю, что уже завтра ее не увижу.

И настолько плевать было на все эти фабрики, заводы, пароходы…

Злата…

– Мы все, – выдергивает меня из размышлений ее тихий голос.

– Я могу тебя отвезти? – оборачиваюсь.

– Не стоит! Тут по границе поселка автобусная остановка…

Закрываю глаза, пытаясь удержать все, что рвется наружу.

– Хотя бы шофер? – выдавливаю из себя.

– Ладно, – кивает. – Да. Понимаю. Жене Вербицкого нельзя на автобусе. Хорошо.

Сжимаю кулаки, задерживаю дыхание.

Нет, Злата! Нет!

Но все, что я себе позволяю, это кивнуть и сипло прошептать:

– Спасибо.

– Не надо нас провожать, – пожимает плечами та, ради которой готов бросить все. – И спасибо тебе за Мышь.

А-а-а-а! Эта пытка когда-нибудь кончится?

Сил говорить нет. Просто киваю.

Она тоже кивает в ответ, разворачивается и уходит.

Слушаю удаляющиеся шаги, потом тишина, а потом…

В комнату тихо входит тетя.

Ее глаза блестят от слез.

– То есть ты, – начинает она дрожащим голосом, – нашел, может быть, единственную на всю Москву девушку, которой не нужны твои деньги, – рвано вздыхает, – и вот так просто отпустил ее?

– Она попросила об этом, – выдавливаю из себя. – Она просила дать ей спокойно уйти.

Тетушка расправляет плечи, ведет подбородком:

– Глеб Вербицкий! Вы идиот!

.

Злата

Его глаза, его руки, его губы…

Тяжелее всего было провести с ним ночь…

Нет, я больше не играла в это вот все… Я ушла в комнату к Маринке, но… Но он сидел под дверью. Я точно знаю.

Если честно, я и представить не могла, что он способен так говорить! Так уговаривать!

Хотя… Как иначе бы он сколотил такой бизнес, если бы не умел мастерски врать?

И все же…

Его глаза.

Он молчал.

В день, когда я собиралась, он молчал.

Но его глаза кричали, умоляли, упрашивали…

Нет…

Я выполнила все, что от меня требовалось.

Японцы улетели.

Пора возвращать все на места.

Документы из опеки мы забрали.

Серый сказал, что мы можем вытворять, что хотим, но официально разводиться сейчас нельзя.

Мне кажется, его на это подговорил Глеб, но…

Ну и пусть.

Побуду Вербицкой.

Мне нравится эта фамилия.

Маринка рыдает и ничего не понимает.

Она потеряла того, кому доверяла.

Снова.

Снова ее мир рушится, и ощущение безопасности тает на глазах.

Где теперь это Глеб, который отовсюду ее выносил на ручках?!

За это зла на него безмерно!

За то, что втерся к нам в доверие!

Как же!

Ему же нужно было продемонстрировать настоящую семью!

Но любить! Заставлять себя любить было зачем?

Федоров привозит нас к подъезду, выходит, открывает дверь.

Та же самая машина, то же самое место и мы в том же составе, но…

Возвращению рад, разве что, Кактус.

Он выбегает из машины, весело виляя хвостом, все обнюхивает, тут же помечает.

Мышь сидит насупившись.

Я еле сдерживаю слезы.

Водитель смотрит на нас очень расстроенно, но молчит.

Да и что тут говорить.

– Пошли, Марин, – зову сестру тихо, – Все кончилось. Пойдем.

И тут она начинает рыдать.

В голос, со всхлипываниями и слезами.

А я…

Я тоже не выдерживаю.

Я плачу…

.

Глеб

Сегодня суббота.

Но Азия работает, а значит, и мне есть чем заняться.

Сижу в кабинете, анализирую отчеты, составляю план работ, думаю над контрактом.

Злата ушла девяносто три часа назад.

Девяносто три чертовых часа и двадцать семь минут.

Я не видел свою жену девяносто три часа. И двадцать семь минут.

Да будь оно все проклято!

Все то, что творится сейчас у меня внутри!

Какого черта меня разрывает на мелкие кусочки? Почему каждый вдох впивается в легкие тысячей игл.

Я вслушиваюсь