Давайте помолимся! - Аяз Мирсаидович Гилязов

трус? Или Ромен Роллан бездарен? Нет, конечно. Приезжают к нам, возвращаются к себе, хоть бы один написал правду о нашей стране, кишащей прожорливой большевистской саранчой! Если бы эти заграничные пташки не расточали дифирамбы нашей жизни, если бы умные люди раскрыли народу глаза, то сорвавшиеся с цепи сталинские приспешники не смогли бы так изуверствовать в тридцатые годы!

Обратимся к известному письму Ромена Роллана к Сталину. Ложками поедая чёрную икру, тиская русских девушек, дружески обнимаясь с Горьким и Ягодой77(!), Роллан пожил у нас и, вернувшись к себе, так заливался соловьём, восхваляя Советскую Россию, что европейцы поверили Роллану и подобным ему большевистским краснобаям-шарлатанам. Да, Ромен Роллан – автор таких великих произведений, как «Жан Кристоф», «Кола Брюньон», но, видя на его лбу и груди кроваво-красные звёзды, я смолоду ему не доверял. В юности я прочитывал каждое печатное издание республики, каждое опубликованное в них произведение. Не хочу сказать, что понимал всё прочитанное на должном уровне, но мои сомнения-подозрения были небезосновательны! Не могу обойти стороной содержание прощального письма Роллана Сталину, написанное в день отъезда. В письме отражена вся сущность писателя – как явная, так и скрытая.

«Дорогой товарищ Сталин! Накануне моего отъезда из Москвы я посылаю Вам мой сердечнейший привет. Во время моего короткого пребывания в СССР, ограниченного плохим состоянием моего здоровья, я соприкоснулся с могучим народом, который, проводя непрестанную борьбу против тысячи препятствий, создаёт под руководством компартии в героическом и упорядоченном порыве новый мир. Я восхищался его здоровой мощью, его радостью жизни, его энтузиазмом, несмотря на лишения и трудности – мало-помалу преодолеваемые, – которые ещё больше поднимают ценность его великих работ. Я уезжаю с подлинным убеждением в том, что я и предчувствовал, приезжая сюда: что единственно настоящий мировой прогресс неотделимо связан с судьбами СССР, что СССР является пламенным очагом пролетарского Интернационала, которым должно стать и которым будет всё человечество, что обязательным долгом во всех странах является защита его против всех врагов, угрожающих его подъёму. От этого долга, – Вы это знаете, дорогой товарищ, – я никогда не отступал, не отступлю никогда, до тех пор, пока буду жить. Жму Вам руку и, через Вас, я жму бесчисленные руки великого народа, к которому я чувствую себя братски привязанным.

Ромен Роллан».

Это историческое письмо было опубликовано 21 июля 1935 года в газете «Правда». Что можно добавить к этим словам?! Это всего лишь желание угодить Сталину, по самую шею перепачканному в крови, или здесь кроется что-то ещё?

Да, на российские просторы приезжали умные люди из Европы. Если бы они все как один смогли высказать хоть немного критики в адрес сталинских террористов, повторюсь, большевики-опричники так не распоясались бы. Это не только моё мнение. В двадцатые, тридцатые годы сотни, тысячи людей оказались за пределами России. Кто-то сбежал, кто-то выехал на законных основаниях, были среди них и смелые люди: они, через зарубежные печатные издания обращаясь к мировой общественности, били тревогу: большевики топят Россию в крови! Но те, кто прислушивался к предателям, подобным Ромену Роллану, не внимали словам последних. В 1988 году в журнале «Синтаксис», издающемся в Париже, писатель и учёный Мария Розанова, живущая в эмиграции, опубликовала глубокую по смыслу статью. В ней говорилось: «Эмиграции из Советского Союза уже 70 лет. И было их три. Первая, послереволюционная, эмиграция была гораздо сильнее, значительнее, интереснее и великолепнее, чем мы. В ней были Бунин, Бердяев78, Ремизов79, Лев Шестов80, Цветаева81, Ходасевич82 и многие-многие другие – крупнейшие деятели русской культуры. Вы думаете, мир их слушал, когда они пытались что-то рассказать про нашу страну? Нет, мир их не слушал. Плевал на них мир…

Вторая эмиграция, послевоенная, принесла в Европу рассказы о сталинском терроре, о лагерях, о казнях, обо всём том, в чём сегодня признаются советские газеты. И вы думаете, мир их слушал? Ничего подобного. В 47-м году в Париже состоялся процесс Кравченко, на котором французские коммунисты доказывали, что все рассказы Кравченко о концлагерях и 37-м годе – это клевета».

Ох уж эти зарубежные коммунисты! Продажные голодранцы, воры, жулики. Я всю жизнь недолюбливал их. Если в какой-нибудь стране коммунистические хвостики задирались в небо, я думал: «Эх, заставить бы их пожить при Сталине!»

Но вернёмся к делам славной большевистской державы. Срок моих полномочий истекает. Бегишево никаких открытий мне не подарило, всего лишь укрепило во мне уверенность несколькими наглядными примерами. С Усачом Яруллой я на эту тему побаиваюсь разговаривать, начальник – это начальник! За нелегально свезённые к прорванной плотине снопы, за их обмолот и обжарку, за разрешение съесть по голове его точно не погладят! Про то, чтобы в тюрьму сажали уполномоченных, я не слышал, но за проявленные снисхождение и мягкость накажут, мало не покажется, такие случаи мне известны. Само районное начальство тоже не властвует урожаем, телефонные звонки из Казани заставляют их ходить по лезвию ножа, с раннего утра начинают наизнанку выворачивать. А Казань душит Москва… Москва же у нас есть, столица! Думаете, зря, что ли, некоторые поэты стремятся улизнуть в Москву?..

12

Есть зрелище более величественное, чем море – это небо; есть зрелище более величественное, чем небо – это глубь человеческой души.

Виктор Гюго

Если одну половину времени я провожу в Заинске, то другую – в Среднем Багряже, у родителей. Там у меня есть замечательный друг Гурий, ну и третий товарищ тоже от нас не отстаёт. Они ровесники с Гурием, оба уроженцы этого села. Сегодняшним умом я пытаюсь понять: какие отношения были между двумя ровесниками в то время? Наши разговоры, когда мы были втроём, я хоть и отрывочно, но помню, а вот когда они вдвоём оставались, о чём, интересно, говорили, какие темы поднимали? Недругами они были или друзьями? Или между ними существовала древняя, тянущаяся от предков вражда? Кряшены бесхитростные, добродушные, искренние друг к другу люди. Но кряшена не обидь, иначе он, как необъезженный конь, покажет свой строптивый норов, просто так тебе его уже не успокоить, в наезженную колею не вернуть!

Не знаю, были ли эти двое соперниками, было ли им что делить, но позже, спустя много месяцев, я обнаружил эту чёрную гадюку, что пробежала между ними. Поздновато обнаружил, к сожалению! Молодой (разумом молодой!) парень, мечтающий о писательской карьере, о покорении высочайших жизненных вершин, был очень занят собой. Предостаточно в нём было и «я сам знайства», и зазнайства, и самолюбования. До остальных мнений