Эпоха веры - Уильям Джеймс Дюрант

поло, в котором играли ракетками, натянутыми на шнур, как в лакроссе.135 Футбол, говорит ужасающийся средневековый летописец, «это отвратительная игра, в которой молодые люди приводят в движение огромный мяч, не подбрасывая его в воздух, а ударяя и катая его по земле, причем не руками, а ногами».136 Судя по всему, игра попала в Италию из Китая.137 В XIII веке она стала настолько популярной и жестокой, что Эдуард II запретил ее как ведущую к нарушению мира (1314 г.).

Тогда жизнь была более социальной, чем позже; групповая деятельность будоражила монастыри, женские монастыри, университеты, деревни, гильдии. Жизнь была особенно весела по воскресеньям и в торжественные святые дни; тогда крестьянин, купец и лорд одевались лучше всех, дольше всех молились и больше всех пили.138 В майский день англичане устанавливали майские столбы, зажигали костры и танцевали вокруг них, полусознательно вспоминая языческие праздники плодородия. На Рождество во многих городах и замках назначался Лорд Непорядка, который организовывал развлечения и зрелища для населения. Мастера в масках, бородах и веселых одеждах устраивали уличные представления, розыгрыши или пели рождественские гимны; дома и церкви украшались остролистом, плющом, «и всем, что в это время года может быть зеленым».139 Праздники устраивались в честь сельскохозяйственных сезонов, национальных или местных побед, святых и гильдий; и редко кто не пил по такому случаю. В веселой Англии были «скот-алес», или базары для сбора денег, на которых эль лился быстро, но не бесплатно; церковь осудила эти праздники в тринадцатом веке и приняла их в пятнадцатом.140

На некоторых праздниках церковные обряды превращались в шумные пародии, которые варьировались от простого юмора до скандальной сатиры. В Бове, Сенсе и других французских городах на протяжении многих лет 14 января отмечался Праздник ослицы: Красивую девушку сажали на осла, видимо, чтобы изобразить Марию во время бегства в Египет; осла вводили в церковь, заставляли прогибаться, ставили рядом с алтарем, служили мессу и пели гимны в его честь, а в конце священник и прихожане трижды били в честь животного, которое спасло Богородицу от Ирода и принесло Иисуса в Иерусалим.141 В десятке городов Франции ежегодно — обычно в праздник Обрезания — отмечался fête des fous, или Праздник дураков. В этот день низшему духовенству разрешалось отомстить за свое подчинение священнику и епископу в течение года, взяв на себя церкви и ритуалы; они одевались в женские костюмы или в церковные облачения, вывернутые наизнанку; Они выбирали одного из своих сородичей на должность episcopus fatuorum или епископа дураков; они распевали ритуальные гимны, ели сосиски на алтаре, играли в кости у его подножия, сжигали старые ботинки в кадильнице и произносили уморительные проповеди.142 В XIII и XIV веках во многих городах Англии, Германии и Франции выбирали епископа-пуэра, или мальчишеского епископа, который руководил своими товарищами, с юмором подражая церковным церемониям.143 Местное духовенство с улыбкой относилось к этим популярным шутовским представлениям; Церковь долгое время закрывала на них глаза, но поскольку они вели ко все большей непочтительности и непристойности, она была вынуждена осудить их, и они окончательно исчезли в XVI веке.*

В целом Церковь была снисходительна к похотливому юмору эпохи веры; она понимала, что у людей время от времени должен быть моральный праздник, мораторий на противоестественные нравственные ограничения, обычно необходимые для цивилизованного общества. Некоторые ультрапуритане, такие как святитель Иоанн Златоуст, могли бы воскликнуть: «Христос распят, а вы смеетесь!», но при этом продолжали есть «пироги и эль», а вино горячо лилось в рот. Святой Бернард с подозрением относился к веселью и красоте; но большинство церковников в XIII веке были сердечными людьми, которые с чистой совестью наслаждались мясом и питьем и не обижались на удачно подвернувшуюся шутку или остроту. Век веры не был таким уж торжественным; скорее, это был век изобилия жизненных сил и полнокровного веселья, нежных чувств и простой радости по поводу земных благ. На обороте средневекового словаря какой-то тоскующий студент написал пожелание для всех нас:

И я желаю, чтобы все времена были апрелем и маем, и каждый месяц возобновлялись все плоды, и каждый день цвели флердоранж и гилли, и фиалки и розы, куда бы ни пошел человек, и леса были в листве, и луга зеленели, и каждый влюбленный имел бы свою девушку, и они любили бы друг друга с верным сердцем и правдой, и каждому свое удовольствие и веселье.145

IX. МОРАЛЬ И РЕЛИГИЯ

Поддерживает ли общая картина средневековой Европы мнение о том, что религия способствует нравственности?

Наше общее впечатление говорит о том, что в Средние века разрыв между моральной теорией и практикой был более значительным, чем в другие эпохи цивилизации. Средневековое христианство, по-видимому, было столь же богато чувственностью, насилием, пьянством, жестокостью, грубостью, сквернословием, жадностью, грабежами, нечестностью и мошенничеством, как и наш безрелигиозный век. Похоже, что он превзошел наше время в порабощении отдельных людей, но не сравнялся с ним в экономическом порабощении колониальных территорий или побежденных государств. Она превзошла нас в подчинении женщин; едва ли сравнялась с нами в нескромности, блуде и прелюбодеянии, а также в безмерности и убийственности войн. По сравнению с Римской империей времен Нервы и Аврелия, средневековое христианство было моральным провалом; но большая часть империи во времена Нервы наслаждалась многими веками цивилизации, в то время как Средние века, на протяжении большей части их продолжительности, представляли собой борьбу между христианской моралью и вирильным варварством, которое в значительной степени игнорировало этику религии, чье богословие оно равнодушно принимало. Варвары назвали бы некоторые из своих пороков добродетелями, как необходимые для своего времени: их жестокость — другой стороной мужества, их чувственность — животным здоровьем, их грубая и прямая речь, их бесстыдные разговоры о естественных вещах — не хуже, чем интровертное благоразумие нашей молодежи.

Осудить средневековое христианство из уст его собственных моралистов не составит труда. Святой Франциск оплакивал тринадцатое столетие как «эти времена преизбытка злобы и беззакония»;146 Иннокентий III, святой Бонавентура, Винсент из Бове, Данте считали нравы того «чудесного века» удручающе грубыми; а епископ Гроссетесте, один из самых рассудительных прелатов эпохи, заявил папе, что «католическое население, как совокупность, срослось с дьяволом».147 Роджер Бэкон (1214?-94) оценивал свое время с характерной гиперболой: