Лейтенант Шмидт. Герой или авантюрист? (Собрание сочинений) - Владимир Виленович Шигин

«Сын Отечества», где он критиковал земельную программу российских социал-демократов. «Я…считаю теорию экономического материализма неполноценной и недостаточно разработанной. Теория эта, игнорирующая психические факторы, не может руководить практической деятельностью социалистов. Руководя социал-демократами и недостаточно полно освещая общественные явления, она неизбежно привела их к грубым ошибкам в их программе по земельному вопросу. Социал-демократы, выступая теперь со своей исправленной программой, идут на временную уступку насущным требованиям крестьян, рассматривая их наделы с правом продажи из рук в руки. Они этим нисколько не избавляют крестьян от мучительного в будущем перехода к обезземелению, от которого, по их мнению, только и возможен переход к общинно-государственному владению землей.

Они не хотят понять, ослепленные не вполне научной теорией, что они отворачиваются от существующего взгляда крестьянина на землю: «земля ничья – Божья», и стремятся воспитать в нем, путем увеличенных наделов, сторонника собственности. Они хотят искусственно навязать русскому крестьянину взгляд на землю немецкого крестьянина. Они не хотят видеть, что этот взгляд на землю, как на частную собственность, служит тяжелым тормозом в работе немецких социалистов. Они приносят, таким образом, в жертву плохой теории главную задачу всех социалистов – ускорить процесс и без того неизбежного государственного переустройства. Тот, кто ничего не делает, тот меньше задерживает естественный процесс переустройства, чем это делают русские социал-демократы… Это ясно для каждого беспристрастного социалиста… С.-Д. стремятся перетащить на русскую почву готовые программы германских социалистов, игнорируя диаметрально противоположный взгляд на землю немецкого и русского крестьянина. Такое перетаскивание программы, нам чуждой, бесконечно вредно для решения земельного вопроса в России»…

Отец был искренним глубоким патриотом в лучшем смысле этого слова. Глубоко не сочувствуя нашей войне с Японией, называя эту войну «скверным, неправым делом», отец, тем не менее, мучительно переживал каждую нашу неудачу, скорбел всем своим горячим, порывистым сердцем о гибнущей русской славе, проклиная преступно-небрежное ведение войны правящими верхами".

* * *

Впрочем, Шмидт не только дискутировал, но и действовал, причем действовал в свойственной ему манере, истеря и скандаля. И снова обратимся к воспоминаниям его сына: "В марте начались волнения среди воспитанников средней школы. Пример подали мы, реалисты, разбив окна квартиры преподавателя французского языка, швейцарца Воше, ненавидимого всеми учениками. За нами последовали гимназисты, доведенные до отчаяния системой воспитания своего директора Е.И. Ветнека, прирожденного сыщика и иезуита. Отец, кумир севастопольской учащейся молодежи, принял в наших делишках горячее участие, выступал на заседаниях родительских комитетов с речами против косности российских педагогов, их казенного, бездушного отношения, как к делу воспитания юношества, так и к самим воспитанникам. Родители приходили в ужас от смелых речей отца, встречали, на первых порах, каждое его выступление шумом и негодующими восклицаниями, но отцу, все же, в результате горячих и длинных споров, всегда удавалось увлечь осторожных и боязливых родителей за собой и заставить их голосовать и принимать решение в желаемом отцу направлении. Особенную популярность среди учащихся доставило отцу его столкновение с нашим директором, д. с. с. К.О. Милашевичем, едва не кончившееся весьма плачевно для сего заслуженного педагога. Преподаватель русского языка в 6-м классе (фамилию не помню) стал на уроке прохаживаться насчет революционеров и революции. Двое учеников осмелились ему возразить и, в результате, были выгнаны сначала из класса, а затем и совсем из училища. Все это произошло в какой-нибудь час времени. Дома, за обедом, я рассказал об истории отцу. Отец пришел в ярость, вскочил из-за стола, надел сюртук и помчался в училище. Директор случайно задержался у себя в кабинете после классов, и между ним и отцом произошла сцена, занявшая одно из главных мест в летописях севастопольской «реалки». По рассказам очевидцев – учителя истории и двух помощников классного наставника, директор сначала не понял отца, потом удивился, затем оскорбился и «покорнейше» попросил отца не вмешиваться в его «функции».

Когда же отец возвысил голос и, наступая на действительного статского советника, потребовал немедленного обратного приема уволенных, директор окончательно вышел из себя и начальнически предложил «г-ну лейтенанту» покинуть его кабинет. Но г-н лейтенант схватил стул и с криком «Убью!» кинулся на своего противника. Ошалевший от страха действительный забегал по кабинету, взывая: «Спасите меня от этого сумасшедшего!». Отец, со стулом в руках, погнался за ним, помощники классного наставника, в свою очередь, погнались за отцом, стараясь вырвать у него стул.

Скандал получился невероятный. На шум сбежались сторожа, но, сгрудившись у дверей, предпочли сохранять нейтралитет. Наконец, отец опомнился, бросил стул, плюнул, выругался, отер пот с лба, еще раз плюнул и выбежал вон. Придя домой, он крепко поцеловал меня и сконфуженно проговорил:

– Ну, брат, ругай меня. Хотел выручить твоих товарищей из беды и только тебе напакостил. Ничего, как-нибудь выкрутимся!

Но «выкручиваться» не пришлось. Перепуганный насмерть директор не посмел воспользоваться мной, яко козлом отпущения. Ведь, с «сумасшедшим» шутки плохи!"

Попробуем разобраться с этим очередным инцидентом. Итак, реалисты вместе с младшим Шмидтом бьют камнями окна нелюбимому преподавателю. Даже в самом демократичном обществе такое деяние является уголовно наказуемом хулиганством. Отец Евгения, вместо того, чтобы сделать сыну внушение за хулиганство, начинает выступать с публичными речами против педагогов на родительских собраниях. Преподавателей можно было любить или не любить, но учили в дореволюционной России весьма и весьма неплохо. Даже закончившие реальные училища и гимназии революционеры, уже в советское время не без гордости козыряли своими знаниями языков и техники. Затем двое гимназистов начинают распространять идеи революции прямо на уроке, т. е. фактически призывать к свержению существующего государственного строя. Представьте, что в 1937 году, кто-нибудь проделал этакий эксперимент, ладно, даже не в 1937, а в 1980 или в 1985, или даже сегодня в 2015! На мой взгляд, директор в той обстановке, которая нагнеталась тогда в Севастополе, поступил совершенно правильно. Кто не хочет подчиняться законам государства, которое тратит средства на обучение, пусть учится там, где считает нужным. Разумеется, в дело сразу же вмешался Шмидт. Причем, если даже Евгений отмечает, что во время выяснения отношения между отцом и директором, последний вел себя вполне корректно, он просто «покорнейше» попросил отца не вмешиваться в его «функции». То Шмидт закатил истерику и кинулся со стулом в руках убивать несчастного директора, что, кстати, так же является самым обыкновенным хулиганством. Вообще, вспоминая пьяные драки Шмидта в Либаве, создается впечатление, что стулья являлись для него любимым аргументом при выяснении отношений с неприятными ему людьми. Впрочем, зная истеричность и возбудимость П.П. Шмидта, ожидать от него что-то другого кроме истерики, было сложно.

А вот описание обычной для Шмидта прогулки с сыном по Приморскому