Перо в её руке. Женские письма – женские судьбы в XVIII веке - Сесиль Берли

мало доверия. Признаюсь, это меня тем более поражает, что днем вы постоянно пребываете в рассеянии и без короля, и если он перестанет спать с вами в одной постели ради появления наследников, то о детях можно забыть; а вскорости точно так же окончится и дружба между вами и привычка проводить время вместе, и я предвижу для вас одни только несчастья и горести, при том что ваше положение сейчас – самое блестящее, и его сохранение, как уверял меня Розенберг, зависит только от вас, ведь король любит и почитает вас. Вы не должны иметь иной цели, кроме как проводить большую часть дня в покоях короля, составлять ему компанию, быть его лучшим другом и доверенным лицом и стремиться вникнуть в состояние дел, чтобы иметь возможность обсуждать их с ним и ободрять его; он ни с кем не должен чувствовать себя приятнее и покойнее, чем с вами. Наше предназначение в этом мире – делать добро другим, и ваша задача – одна из самых важных. Мы живем не для себя самих и не для развлечений, а для того, чтобы оказаться на небесах, к которым все устремлено, но куда невозможно попасть просто так – их надо заслужить. Простите мне эту проповедь, но признаюсь вам, что сообщения о раздельных кроватях и конных прогулках с графом д’Артуа для меня тем огорчительнее, что я хорошо представляю себе грозящие вам опасности и отнюдь не преувеличиваю их, ибо желаю спасти вас от пропасти, к которой вы стремительно движетесь. Припишите эти тревоги моей нежности, но не считайте их излишними.

Императрица постоянно сокрушается о тратах дочери на наряды, украшения и аксессуары: это пристало какой-нибудь кокетке или фаворитке, но не королеве Франции.

Шёнбрунн, 2 сентября 1776 года

Государыня, любезная дочь моя,

меня обеспокоило ваше короткое письмо, присланное с курьером, в котором, как мне показалось, даже почерк ваш немного не тот: вы пишете о мигрени, но Мерси сообщил в письме от 21-го числа двое суток спустя, что у вас был трехдневный приступ лихорадки; но врач ваш не встревожен, и если приступы не усилятся, то не намерен пока бороться с ними, так как они могут избавить вас от нервических недомоганий, которым вы иногда подвержены. Несмотря на это весьма здравое суждение, которое мог бы высказать и наш великий ван Свитен и которое также одобрил Штёрк[54], я бы предпочла, чтобы вы совсем оправились от лихорадки, так как боюсь, что вы не будете достаточно осторожны, особенно осенью. […]

Во всех известиях, приходящих из Парижа, говорится, что вы купили браслетов на 250 000 лив-ров, тем самым расстроив свои финансы и сделав долги; чтобы поправить дело, продали за бесценок свои бриллианты, после чего делаются предположения, что вы вовлекаете короля в великое множество ненужных трат, которые с некоторых пор снова стали расти, тем самым ввергая французское государство в бедственное положение. Я нахожу, что это сильно преувеличено, но, нежно любя вас, считаю необходимым известить об этих слухах. Такие вести пронзают мне сердце, особенно когда я думаю о вашем будущем; но две вещи принесли мне большую радость. Вам ставят в заслугу хорошее поведение графа д’Артуа с его женой, а ваше собственное обращение с ней и вовсе превозносят до небес. Я узнаю в этом свою добрую и нежную дочь, как в истории с той пожилой женщиной, у которой вы взяли ребенка[55]. И если такие сообщения возвращают меня к жизни, история с бриллиантами для меня – настоящее унижение. Что за истинно французское безрассудство вы проявляете в отношении этих невообразимых драгоценностей! Моя дочь, моя любезная дочь, первая из королев, ведет себя подобным образом! Эта мысль для меня непереносима.

[…]

В трогательном письме от 19 апреля 1778 года Мария-Антуанетта сообщает матери о своей беременности, что приводит Марию-Терезию в глубокое волнение. Но австрийская правительница не будет скрывать своего разочарования, когда 19 декабря на свет появится «всего лишь» девочка, Мария Тереза Шарлотта, крестной матерью которой она, впрочем, станет. Династическая преемственность французских Бурбонов, таким образом, все еще не обеспечена.

Шёнбрунн, 2 мая 1778 года

Государыня, любезная дочь моя,

письмо от 19-го числа прошлого месяца несказанно утешило меня, в чем я весьма нуждалась при нынешних обстоятельствах. Из-за них я перебралась сюда, в Шёнбрунн; печаль моя была такова, что я едва могла ходить. Вы сообщили мне великую новость, которой я и не чаяла. Я благодарю за нее Господа Бога, и да упрочит любезная моя Антуанетта свое блестящее положение, подарив Франции наследников! Никакие меры предосторожности не будут излишними. Я в восторге оттого, что вы больше не ездите в Париж по ночам и даже оставили игру в бильярд. Из этого я заключаю, что вы в самом деле бережетесь и жертвуете даже наименее опасными из своих развлечений. Но, любезная дочь моя, рассудите сами, что двух месяцев благоразумия тут недостаточно; чтобы быть совершенно уверенной, надобно полных 13 недель, особенно при первой беременности. Поэтому соблюдайте те же меры предосторожности еще не менее 5 недель. Я придерживаюсь того мнения, что на более позднем сроке, когда вы будете чувствовать, как дитя толкается, не стоит слишком много сидеть или лежать на кушетке, если только, не дай бог, не случится какой-то неприятности! Тогда вы должны будете беспрекословно следовать советам Лассона[56], который по праву завоевал мое доверие. Надеюсь, что акушера для вас выберет именно он. Пусть это будет человек христианской веры, знающий свое дело. Мне бы не хотелось, чтобы это был акушер вашей невестки [графини д’Артуа] и чтобы, не дай бог, в это дело вмешались придворные интриганы (как мужчины, так и женщины). Каждый ведь хочет воспользоваться случаем и продвинуть свою креатуру. Я всегда оставляла выбор акушера на усмотрение того медика, который лучше всех разумеет свою науку и может поручиться за этого человека. Иные, которых вам станут рекомендовать, могут оказаться невеждами, помышляющими только о богатстве, и для поддержания порядка и спокойствия надо держаться одного человека, без ведома которого ничего не делается.

Если бы вы только видели, как у нас тут радуются этой великой новости! Даже в Париже невозможно вообразить большего ликования. Может статься, что парижане делают это более напоказ, чем наши добрые немцы, но в сущности они нам проигрывают. Новость стала известна за пять или шесть дней до того, как прибыл курьер, и я благодарю вас за ваши