Модернизация vs. война. Человек на Балканах накануне и во время Балканских войн (1912-1913) - Рашид Рашатович Субаев

исполняемые на гуслях, помогали им усиливать участие минувших поколений в современности. П.А. Ровинский описал финал исполнения одной из таких песен — «А когда дело дошло до Вука Бранковича, что выдал царя на Косове, и пропел ему певец: “Проклят будь и род его и племя!” — “Проклят!”, крикнули тут все и повскочили с мест, как будто бы ища изменника, предавшего сербство…»{387}. И много лет спустя, на пороге XX в., эстетические пристрастия «сербиянцев» не менялись: «Поставили скамейку, посадили гусляра, и он начал напевать весьма немелодичным речитативом, однообразно попиливая лучком по единственной струне, старинные народные песни все о тех же царях и битвах, поминая и Косово поле, и Призрен, и Приштину, и Митровицу, все исторические местности своей незабвенной “Сербии под Турском[21]”». И, как заключение: «Сколько я (Е.Л. Марков. — А.Ш.) не слышал потом песен в Сербии, всегда темы их были одни и те же — воспоминания о старых битвах, о старых народных героях»{388}.

А пианино, в основном, и далее оставалось принадлежностью «иностранцев». Лаза Димитриевич — окружной врач, в своих (недавно переизданных) записках с юмором писал о том, что смогло бы изменить его карьеру: «Закончив медицинский факультет, я получил должность окружного доктора в Крагуеваце. Тогда еще не было железной дороги, и мне, как женатому человеку, переселение на воловьих повозках доставило бы массу проблем. Особенно пианино, которое моя жена (вывезенная из Вены, где он учился. — А.Ш.) ни за что не желала бросать. С того момента я этот инструмент возненавидел. Однако, назавтра оказалось, что и в Смедерево есть свободное место, и я подумал — пианино, корабль, город на берегу. Все планы поменялись… Так что, не будь пианино, был бы я окружным врачом в Крагуеваце, и вся моя жизнь потекла бы по другому руслу»{389}. Вот так!..

* * *

В.Н. Штрандтман вспоминал, как накануне Балканских войн сербы ему «говорили, что они живут изо дня в день под страхом набегов соседей. Когда я их спрашивал, почему их столица так невыгодно с внешней стороны отличается от столицы Болгарии, они мне отвечали, что не имеет смысла отстраивать большие дома, потому что рано или поздно они подвергнутся вражескому разрушению»{390}. Отмотаем пленку на полвека назад. И что мы обнаруживаем? То, что Ровинский и тогда наблюдал идентичное: Сербия «производит впечатление какого-то полувоенного лагеря» — все в ней «временное, неустановившееся, все в каком-то ожидании чего-то»; вся «она живет накануне, вся в каком-то воинственном настроении», стоя «вечно на карауле»{391}.

Этот исторически и географически зыбкий экзистенциальный фундамент сербского дома породил особый образ существования его обитателей — частую смену защитных (или наступательных) действий и передышек: с новым ожиданием, терпением, собиранием сил. Соответственно, сербы Княжества (Королевства) практически и не жили, постоянно воюя, либо готовясь к войне, находясь в никогда не спадавшем психологическом напряжении[22]: в 1876–1918 гг. страна пережила шесть военных конфликтов. В таких условиях, как писал Владимир Дворникович, «в нашем народе создался какой-то специфический ритм и темп жизни, слабо приспособленный к современным методам труда и созидания»{392}. Понятное дело: вместо естественного поступательного развития — всплески отчаянного напряжения и относительно мирные паузы, заполненные не «органичной работой», а ожиданием того, ради чего сербские дети и воспитывались отнюдь не в добродетелях чешских «бюргеров», с их «малыми делами» и пианино в каждом втором доме{393}.

Известный литератор Велько Петрович, накануне I Балканской войны написал, что «Сербия возжелала войну, ибо ее не было больше трех десятилетий. За это время выросли новые поколения, уже не помнившие войны, но только слышавшие о ней от стариков. А в рассказах тех звучали и упреки молодым за недостаток патриотизма и слабость к западной культуре с ее комфортной жизнью без жертв»{394}. Что ж, на эти упреки «новые поколения» и ответили осенью 1912 и летом 1913 гг. Согласно завещанию стариков!..

Таким образом, как мы старались показать, коллективный портрет серба начала XX в. вполне можно было бы подписать — Homo Militans{395}, или «человек вечной войны», как его называли русские очевидцы{396}[23].

Явления подобного рода («Humanitas Heroica») свойственны культурам пограничья, каковым издавна были Балканы, формируя у их носителей своеобразный этос поведения и идеалы героизма. Характерными чертами «образцового» защитника собственного этноса и культуры являются те, что объединены «драматизмом мученичества»{397}, когда «отдельная личность» приносится в жертву «всему сообществу».

Здесь, как нам кажется, корни «популярности» войны у сербов, что подтверждает и русский наблюдатель: «Общий народный подъем коренился в целых столетиях пережитой истории, в былинах и песнях, в наглядных политических уроках момента»{398}.

Именно поэтому, — когда настала пора решающих столкновений, во имя отмщения Косова, они (словно доказывая мысль В.О. Ключевского, что «цементирующая сила — это традиция и цель»{399}) все, как один[24], и ринулись в бой. Да так, что видавшие виды русские дивились: «Здесь узловой пункт. Нет шума, нет пьяных, нет плачущих женщин. Вообще ничего похожего на наши родные картины при отправке на войну запасных…». И в глазах провожающей сына матери «ни единой слезинки». В них только одно — «Напред, сине, с Богом!»{400}.

Как и несколько лет спустя, во время Первой мировой войны, только сербская, как нам кажется, женщина могла написать сыну, оказавшемуся в австрийском плену: «Я все думаю, что, если тебя все-таки пленили, то ты, наверное, был ранен и не мог защищаться. Но, сынок, если ты сдался сам и при этом даже не был ранен, домой не возвращайся. Ты осрамил бы наше село, которое положило на алтарь отечества жизнь восьмидесяти трех героев из ста двадцати, сколько их всего было призвано в армию. Твой брат Милан погиб у Рудника. Должно быть, он был счастлив, когда видел, как его старый король стреляет из первых шеренг…»{401}[25].

Скутари 1913 г.: проверка российско-черногорского союза на прочность

В.Б. Хлебникова

В 1910 г. Россия и Черногория стали официально, хотя и секретно, союзниками, подписав «Военное между Россией и Черногорией соглашение», которому предшествовала длительная и острая борьба в высших эшелонах российской власти. Глава правительства и представители финансового ведомства России, анализируя накопленный в конце XIX – начале XX вв. опыт, весьма скептически оценивали результаты и перспективы военно-политического сотрудничества двух стран, полагая, что денежные вложения в Черногорию неоправданно