Философская топология русской культуры - Сергей Александрович Азаренко

Глава 4. Топология русского языка

4.1. Пространственность русского Логоса

Значительная роль языка в воспроизводстве культуры – факт очевидный, но весь вопрос в том, каков этот язык и какое содержание он в себе несет и передает? А. Вежбицкая обращает внимание на несколько очень важных семантических характеристик, образующих универсум русского языка и отражающих русский национальный характер. Имеются в виду следующие связанные друг с другом признаки: 1) эмоциональность – ярко выраженный акцент на чувства и на их свободное изъявление, высокий эмоциональный накал русской речи, богатство языковых средств для выражения эмоций и эмоциональных оттенков; 2) «иррациональность» – подчеркивание ограниченности логического мышления, человеческого знания и понимания, непостижимости и непредсказуемости жизни; 3) неагентивность – ощущение неподвластности и бесконтрольности жизненных событий; склонность русского человека к фатализму, смирению и покорности; недостаточная активность агента действия, стремящегося к своей цели и пытающегося ее достичь, как контролера событий; 4) любовь к морали – абсолютизация морального измерения человеческого бытия, приверженность к категоричным моральным суждениям[110].

Подобные характеристики, как нам представляется, страдают односторонностью. Любое явление мира имеет как положительную, так и отрицательную стороны, а что до наций, то у них отрицательные черты зачастую являются продолжением их достоинств. Так, смирение и щедрость, доведенные до крайности, оборачиваются соответственно покорностью и расточительством.

Основной особенностью русского языка, передающейся из поколения в поколение и определившей как умонастроение носителей культуры в целом, так и характер философствования, явилась его глубокая топологичность, то есть его размещенность внутри мира, одновременно образующая его часть. Русский язык совершенно определенно показывает, что язык нельзя свести к его инструментальному существу. Язык – не только средство общения и инструмент по передаче информации от одного сознания к другому, от говорящего к слушающему. Язык – это высказывания самого мира, ибо мир сам говорит землей, деревьями, животными и вещами (С. Булгаков). Этой особенностью, наряду с русским языком, обладают такие флективные языки, как, например, древнегреческий или немецкий. Неслучайно, что, к примеру, именно П. Флоренский и М. Хайдеггер последовательно стремились вскрыть онтологический статус языка, доказывая, что он есть не столько выражение желания или мысли, сколько способность человека отзываться голосам окружающего мира, давать им имена. Язык осуществляет «разбив» мира (подобно тому, как разбивают сад), размечая места его высказывания. Но сказать и говорить – это не совсем одно и то же. Можно много говорить и ничего не сказать, но можно молчать и сказать многое. Сказать – значит по-казать, у-казать, дать видеть и слышать находящееся в мире. В языке мир обнаруживает свое присутствие и отсутствие. В этом смысл выражения Хайдеггера «язык – дом бытия», который позднее уточнял, что здесь скорее речь идет о домостроительстве, подразумевающем расстановку и перестановку. В главе по методологии культурного воспроизводства мы постарались обосновать то, что язык является оттиском (образом, обрезом) с различных ракурсов телесной со-в-местности людей. Существование со-в-местности осуществляется в собирании и рассеянии, в открываемости и закрываемости, в сжимании и расслаблении. Язык дублирует телесные взаимодействия, в нем действуют «логосы» и «полемосы» в качестве лингвистических структур.

Термин «логос» возник в древнегреческой философии. Он обладает многозначностью, одновременно означая «слово», «речь», «разум», «суждение», «понятие», «дефиницию», «основание», «отношение», «учение»[111]. Логос первоначально у греков не означал суждения, под которым понимают связывающее действие разума или принятие позиции – «да – нет». Согласно Гераклиту, вводящему это понятие в философский язык, Логос – это собирание (lego – собираю) самого мира, дающее всему, что есть, существование. Он правит всем и каждым, лишь «толпа» его не разумеет: «Логос этот, сущий всегда, люди не понимают ни до слышания слова, ни услышав о нем слово»[112]. Мудрым же быть, по Гераклиту,– это значит следовать тому, что правит всем. А правит всем в Космосе собирание и рассеивание (один процесс не существует без другого), чему соответствует у Гераклита образ огня, соразмерно зажигающегося и соразмерно гаснущего. Характерна в этой связи интерпретация хайдеггеровского отрицания противоречия между philein (опыт любви) и polemos (борьба, война), которую осуществил Ж. Деррида[113]. Он показывает, что Хайдеггер стремится услышать philein Гераклита до аристотелевского или платоновского philia. Philein – это момент опыта самого бытия; он приравнивается к logos’y, а последний приравнивается к polemos’y. Отношение между двоими, включенными в philein, вовсе не исключает их противопоставления – напротив, они предполагают этот момент противопоставления. Точно так же и в полемике собираются воедино, сводятся вместе два оппонента. Прочтение гераклитовского отрывка о polemos’е в хайдеггеровской интерпретации есть стремление по деантропологизации знаменитого отрывка Гераклита.

Хайдеггер не просто утверждает, что polemos и logos – это одно и то же, но он дает свой вариант перевода известного 53-го фрагмента Гераклита: «Война есть отец всех вещей». Он не переводит слово «pater» как «отец», а переводит как «страж» или «хранитель» – тот, кто преобладает и господствует в своем охранительстве. Тем самым Хайдеггер деантропологизирует и детеологизирует polemos. В «Бытии и времени» он подчеркивал, что у Аристотеля логос как речь может означать делание ясным того, о чем говорится в речи. Логос позволяет видеть нечто, о чем идет речь, позволяет видеть говорящему или говорящим между собой.

В речи, если только она подлинна, должно быть сотворено то, через что говорит речь, из того, о чем идет речь. В конкретном осуществлении «речение» имеет характер говорения, звукового оглашения в словах. Логос – это фон, звуковое оглашение, в котором уже нечто увидено. В этой функции логос может выступать потому, что может иметь структурную форму синтеза. Синтез не означает здесь связывания и соединения представлений, манипулирования событиями нашей психической жизни, откуда затем вырастает «проблема» согласования внутреннего и внешнего в психическом. Частичка «sun» в греческом языке означает нечто в своей совместности с чем-либо, нечто как позволение-видеть что-либо. С другой стороны, отмечает Хайдеггер, именно потому, что логос является позволением-видеть, он может быть истинным или ложным. При этом важно понятие истины не рассматривать в смысле «согласования», которое укоренилось в философии с Нового времени. «Истинное бытие» (здесь истина понимается не через согласованность с разумом, а как само положение вещей) как aletheia – значит раскрывать сокрытость сущего, раскрывать действительное или действующее положение дел, о котором идет речь.

Подобным образом и «ложное бытие» (psudestae)– то же самое, что введение в заблуждение в смысле «сокрывать», а именно – ставить нечто перед чем-либо и выдавать тем самым это нечто в качестве того, чем оно не является. Функция