Философская топология русской культуры - Сергей Александрович Азаренко

и жизненно органичны в противоположность формальным связям рациональных систем. Такую «соборную» ритмику мысли, многообразную и сложную множественность подходов Флоренский именует синархией, которая, в свою очередь, основывается на совместности бытия. Обращение к неклассическому способу рассмотрения коммуникации позволяет лучше понять «нерациональные» и «нелогические» способы дискурсивности, существующие в русской культуре. Ж. Деррида коммуникацию рассматривает в аспекте продвижения к принципиально неизвестному результату. К системному комплексу условий для коммуникации, по Деррида, примыкает письмо, которое он называет архиписьмом. Архиписьму имманентно непонимание и искажение, оно существует не для манифестации уже имеющихся идей. Поэтому не может быть коммуникации до конца чистой и успешной, не искажающей восприятия истины, как и не может быть истины без лжи и заблуждения. Поиск Деррида устремлен к корневым чувственным основаниям знака, его фактуре, его архи-природному самопроизвольному источнику. Классическое определение знака через оппозицию означаемое/означающее – плод центрированной геометрической модели знака эпохи рационализма, в которой первый член оппозиции всегда рассматривается как более существенный и ценный. Деррида же исходит из принципиального отсутствия означаемого, трансцендентного языку, отрицает тождество между мышлением и бытием. Письмо представляет собой бесконечное взаимодействие цепочек означающих следов, замещающих отсутствующее означаемое. Знаки при этом не имеют, безусловно, прямого и фиксируемого соответствия с обозначаемой предметностью, не обладают статусом присутствия и действуют самостоятельно в отсутствие сознания автора. Деррида подчеркивает, что коммуникация не обращена к сознанию автора как источнику значений, скорее она порождает эти значения в его уме, и автор сам конструируется в процессе письма. Письмо освобождает речь от узости сигнальной функции посредством письменного запечатления речи в графике и на поверхности, чья сущностная характеристика – быть бесконечно передаточным. И одновременно открывает доступ к коммуницированию с Иным, ибо данный подход к письму позволяет обнаружить в нем маргинальные смыслы, ранее находящиеся в подавленном состоянии. Тем самым открываются дополнительные каналы в коммуникации с прошлым.

Размещенность русского языка внутри мира порождает и последующие его особенности, в том числе преобладание в нем дативоподобных конструкций.

4.2. Дативность русского языка

Носителей языка можно представить в двоякой перспективе: либо как агентов речи, либо как пассивных экспериенцеров. Пассивно-экспериенциальная позиция в русском языке имеет более широкую сферу применимости по сравнению с другими славянскими языками, еще более, нежели в немецком или французском, и значительно более широкую, чем в английском. При экспериенциальной позиции лицо, о котором говорится в предложении, как правило, выступает в грамматической форме дательного падежа, а предикат обычно имеет «безличную» форму среднего рода. А поэтому в этом случае, полагает А. Вежбицкая, имеет место отсутствие контроля со стороны говорящего субъекта[118]. Кроме того, безличная форма глагола и дательный падеж имени в предложениях, где идет речь о человеческих чувствах, также, по мнению Вежбицкой, указывает на отсутствие контроля. И действительно, активная глагольная схема предполагает, что причиной появления у данного лица некоторого чувства является напряженное обдумывание им каких-то мыслей в течение определенного отрезка времени. Дативная же схема может наводить на мысль, что данное чувство не находится под контролем экспериенцера. Однако на это можно возразить, указав, например, на то, что многие русские глаголы эмоций являются рефлексивными, образованными формально с помощью суффикса: любоваться, волноваться, восхищаться, радоваться, гордиться, стыдиться, огорчаться, возмущаться, злиться, гневаться, ужасаться, беспокоиться, тревожиться.

Кроме того, сама постановка вопроса о бесконтрольности делается с рационалистических позиций и не учитывает социально-топологического параметра. Мы полагаем, что именно объятость русского человека бескрайними просторами обитания, с одной стороны, и ощущение вовлеченности во взаимодействия мира – с другой, породили доминирование в языке дативных и дативоподобных конструкций, связанных с пациентивностью (пассивностью агента действия), в противоположность господствующим номинативным конструкциям у представителей англосаксонской культуры, связанных с агентивностью (активностью агента действия).

Лингвисты указывают на то, что синтаксис современного английского языка полон номинативными и им подобными конструкциями, а дативные, такие как, например, it seem to me that – «мне кажется, что» или it is necessary to do it – «мне необходимо сделать это», играют в нем второстепенную роль. Даже выражения долженствования и невозможности в разговорном английском обычно передаются с помощью личной, номинативоподобной модели: I have to do it «я должен это сделать»; I cannot do it «я не могу это сделать». Напротив, в русском синтаксисе агентивные, личные, волятивные предложения не являются ведущими, а доминирующее положение занимают безличные дативные предложения. Английский язык представляет большинство жизненных событий, происходящих с человеком, так, как если бы он всецело управлял ими; даже ограничения и вынужденные действия представлены подконтрольными человеку. В русском же языке имеется даже особый разряд безличных модальных предикатов со значением долженствования или невозможности, выраженных дательным падежом: надо, нужно, необходимо, нельзя, невозможно, не полагается, следует, должно.

Постоянно подчеркивая безвольность и бесконтрольность языковых конструкций русских, Вежбицкая все же признает, «что личная номинативная модель семантически не сложнее безличной дативной. Напротив, как раз у предложений, построенных по безличной модели, в толковании имеется дополнительный, по сравнению с личной, семантический компонент „не потому, что я это хочу“»[119]. Ср.:

Мне должно (устар.) = я не могу думать:

«если я не хочу это, я не сделаю это» я знаю, что (непременно) сделаю это.

Мне необходимо = я не могу думать:

«если я не хочу это, я не сделаю это» я знаю, что я не могу не сделать это.

Мне нельзя = я не могу думать:

«если я хочу это, я сделаю это» я знаю, что я не могу не сделать это я знаю, что было бы плохо, если бы я сделал это.

Русский язык также очень многообразен различными инфинитивными конструкциями, значение которых связано с модальными категориями необходимости и невозможности, но в состав которых не входят модальные слова, такие как не могу, обязан, следует или должен. Вот пример таких конструкций:

Не бывать Игорю на Руси святой…

Все уже видят, что вместе нам не жить!

Инфинитивная конструкция выражает незавершенность действия сил события и их нейтральность к субъекту действия. Другими словами, событие в своей чистой форме на-ходится (подчеркнем, что не по-лагается, т.е. не лежит и не об-стоит, т.е. не стоит, а именно ходит) в течении, оно длится и не сбывается. И русский язык как бы хранит это незыблемое «течение» вещей, связанное с событиями мира. В русском языке функция «есть» чаще всего опускается, потому что она не относится к понятию бытия, как и не является логической связкой. Русский язык как бы свидетельствует о недопустимости говорить, что нечто есть или имеется, ибо есть или имеется лишь