Клич перелетных гусей. Японская классическая поэзия XVII – начала XIX века - Мацуо Басё

богатства,

          повсюду встретит препоны.

Трав, кореньев достанет,

          чтоб утолить наш голод.

Право, рубища хватит,

          чтоб прикрыть наше тело.

Я брожу одиноко:

           то оленя встречаю,

То пою во весь голос

           с детворой деревенской.

Слух очистит от скверны

           рокот потока в скалах.

Сердцу несет отраду

           шум сосен на кручах горных.

* * *

Одинокий ночлег.

           То дождь, то снова затишье.

Догорает свеча.

           Одолевает дремота.

Вот опять за стеной

           стучат размеренно капли,

И чернеет в углу

           сучковатый дорожный посох.

Не согреет очаг —

           для гостей угля не осталось.

Что ж, за книгу возьмусь —

           согрею себя стихами.

Этой ночью стихи

           проникают в самое сердце,

Да смогу ли себе

           объяснить наутро такое?..

* * *

Право, кому я нужен

           в этой суетной жизни?

Обитаю в лачуге

           подле вершины горной,

А тропа зарастает

           лебедой да бурьяном.

На плетне одиноко

           маячит тыква-горлянка.

Слышатся за рекою

           топоры дровосеков.

Я любуюсь рассветом

           с жесткого изголовья,

Птичьим трелям внимаю,

           в них находя отраду.

* * *

Вот и этот год окончится скоро.

Небеса послали холодную зиму.

Склон горы весь устлан палой листвою.

Нет и тени путников на тропинке.

В очаге догорают листья и хворост.

Долгой ночью дождик стучит по крыше.

Сквозь дремоту я вспоминаю былое,

но дурные сны затмевают память…

* * *

Заболел и лежу в своей лачуге —

           никто не придет проведать.

На стене висит потертая плошка —

           давно не просил подаянья.

В палисаднике под окном завяли,

           облетели глицинии грозди.

Лишь недужные сны мои всё витают

           над горами и над полями,

А душой я вновь и вновь возвращаюсь

           в ту соседнюю деревушку,

Где давно меня играть поджидает

           детворы веселая стайка.

* * *

Посох мой пережил, видать,

           немало прежних владельцев.

Лакировка сошла, а под ней —

           прочнейшая древесина.

Этим посохом глубину

           измерял я на переправах.

Он со мной повсюду делил

           опасности и невзгоды,

А теперь у восточной стены

           давно уж стоит без дела —

Год за годом время течет,

           уходит время…

* * *

Солнце заходит, и шум в лесу затихает.

Я притворяю калитку в мой палисадник.

Где-то сверчки заводят напев вечерний.

Краски травы и листвы постепенно блекнут.

Я зажигаю палочку благовоний.

Ночью осенней сижу в дза-дзэн, в созерцанье.

Коли озябну, наброшу еще накидку.

Истина Дзэн сокрыта в вечном раденье.

Время летит, а мы и не замечаем…

* * *

Дряхлая плоть моя

           уже ни на что не годна.

Много весен в скиту

           встречал я пору цветенья.

Вот и в этом году,

          коль доживу, весною

Вновь проведать тебя

          приду, приду непременно —

И услышишь тогда,

          как стучит в калитку мой посох.

* * *

Нынче вор украл у меня

          тюфяк и подстилку дзафу[94].

Что ему убогий мой дом,

          где двери всегда открыты?

На исходе ночь – я во тьме

          сижу один у окошка.

Редкий дождь тихонько стучит

          по листьям бамбука в роще.

* * *

В это зимнее утро

           я оказался в храме.

То ли в цвету деревья,

           то ли покрыты снегом.

С детворой деревенской

           развлекаюсь беспечно —

И с оравой мальчишек

           рьяно в снежки играю.

* * *

В этот зимний день я один.

          Было ясно, да помрачнело.

Собирался пойти гулять,

          да, вишь, не собрался.

Старый друг заглянул —

          принес вина и закуски.

Вот и славно! А я

          достану тушь и бумагу.

* * *

Свиток с сутрой порой

          из рук моих выпадает.

Голова клонится на грудь

          в забытьи дремотном.

На подстилке сижу

          перед книгою патриарха[95].

То вблизи, то вдали

          беспрерывно поют лягушки.

За бамбуковой шторкой

          свеча – колышется пламя.

ПРОСЬБА О ПОДАЯНИИ

Одинокий приют —

          всего-то на три циновки[96].

Постаревшее, ветхое,

          жалкое мое тело.

Я в лачуге своей

          встречаю долгую зиму,

И мученья мои

          не описать словами.

Ночью холод терплю,

          питаюсь кашицей жидкой.

До прихода весны

          недели и дни считаю.

Побираться хожу —

          без суточной мерки риса

До весны не дожить,

          а добыть ее ох как трудно!

Что тут думать-гадать!

           Как видно, конец приходит.

Вот сижу и пишу

           об этом стихотворенье.

Как закончу писать,

           отправлю старому другу…

* * *

Этот год, увы,

          не похож на годы былые.

Все как будто бы то же,

          да только уже иное.

Нет уж старых друзей —

          куда они подевались?!

И от новых друзей

          все реже приходят вести.

В эту пору, когда

          опадает листва с деревьев,

В эту пору, когда

          так угрюмы горы и воды

И нигде не найти

          отрады взору поэта,

Безнадежной тоской

          все вокруг наполняет душу.

ВЕЧЕР

В этот вечер весь мир

          вкушает прелесть покоя.

Ветви сливы в цвету

          осенили кровлю веранды.

Высоко в небесах

          повис полукругом месяц.

Приготовлено все

          в гостиной для нашей встречи.

Кисть и тушь под рукой,

           мы сидим, стихи сочиняем.

Много лет я плыву,

           как во сне, отдавшись потоку,

А