Корабли и люди - Иван Георгиевич Святов

Масалов задал мне насмешливый вопрос: «Что теперь будет делать ОВР во льду?» Я ответил ему на полном серьёзе, что будем тралить мины бреднем подо льдом. Поняв мою иронию, он сказал: «Ты внеси это предложение в жёлтый дом». Я необдуманно брякнул: «Или в Военный совет, это всё равно». Я полагал, что нахожусь в тесной компании моряков, и этот разговор не выйдет за пределы салона.

После обеда Дрозд пригласил меня к себе в каюту и сказал: «Ты в своём уме? Что ты болтаешь? Этот стукач уже побежал докладывать в Военный совет». Так оно и случилось – Валентин Петрович хорошо знал своего комиссара.

Вечером мы явились по вызову в Военный совет. Там в приёмной сидели все командиры и комиссары кораблей, которые находились со мной на Готланде. В кабинет командующего стали вызывать по очереди всех подчинённых мне офицеров. Держали каждого по десять – пятнадцать минут и приглашали другого.

Стало ясно, что идёт расследование моего поведения. Расследование длилось часов пять, и только в одиннадцать часов вечера пригласили меня и Радуна. По задаваемым вопросам я понял: выясняется, почему я не дошёл до турбоэлектрохода. Погиб корабль, носивший имя Сталина. Мы объяснили ситуацию и причины, по которым не смогли дойти до аварийного судна. Наконец я заявил, что мы возвратились по прямому приказанию командующего флотом.

– Вы посылали на Готланде телеграмму: «Если Вам из Кронштадта виднее, незачем было назначать меня командиром!»?

– Да, отправлял.

– Вы называли Военный совет сумасшедшим домом?

– Нет, не называл, – и я рассказал, как это имело место и в каком контексте.

Нас отправили в приёмную. Настроение паршивое: тут и сознание своей недисциплинированности, недипломатичности, неосторожности, глупости, тут и обидные подозрения в трусости, тут и негодование на мерзавца-доносчика.

Мои командиры ещё находились в приёмной и изо всех сил старались меня поддержать. Оценивая боевую обстановку на Готланде, они подчёркивали в своих рассуждениях правильность принятых мною решений.

Наконец нас с Р. В. Радуном пригласили в кабинет, и В. Ф. Трибуц стоя объявил: «Военный совет Вашей боевой работой удовлетворён. За личную недисциплинированность командир ОВРа капитан 2 ранга Святов от занимаемой должности отстраняется. Можете быть свободны».

Я вернулся на «Киров» и разместился в каюте Нарыкова. Что же будет дальше? Куда меня назначат? Скоро Василий Максимович, ходивший наверх, в салон, возвратился и сообщил, что Логинов, уполномоченный Особого отдела эскадры, топчется около каюты.

– Уж не по твою ли душу?

– Все может быть, – отвечаю, а у самого котики скребут на сердце. Лёг спать. Не спится. Часа в два ночи – стук в дверь. Заходит Логинов.

– Иван Георгиевич! Дивизионный комиссар Лебедев (начальник Особого отдела КБФ) приказал мне выяснить у Вас некоторые вопросы. Зайдите ко мне в каюту. Всё стало ясным. Сомнений не оставалось: ищут козла отпущения за гибель турбоэлектрохода.

Поднялся, оделся, кивнул Василию Максимовичу и пошёл за Логиновым.

В его каюте он, вместо выяснения «некоторых вопросов», стал на официальном бланке оформлять протокол допроса. Выяснив мою родословную, он попросил рассказать ему, почему я с тральщиками не дошёл до «Сталина». В процессе допроса он несколько раз пытался вырвать у меня признание, что я струсил, что обстановка допускала дальнейшее движение и, несмотря на отрицательные ответы, так сформулировал заключительную часть протокола, что я как бы признаю свою трусость.

Закончив писанину, дал мне её прочитать и предложил расписаться.

В процессе допроса я обдумал, что в худшем случае мне грозит разжалование в рядовые и посылка на фронт. Прочитав протокол, я крепко обматерил Логинова и вышел из его каюты, полагая, что меня тут же арестуют. Однако этого не случилось. Оказывается, особист проявил бдительность и личную инициативу – санкции на мой арест и допрос он не имел. Но крови он мне попортил ох как много…

На другой день я всё рассказал Валентину Петровичу. Он посочувствовал мне и посоветовал не вешать голову.

Я перешёл жить на минный заградитель «Ока» – когда-то знаменитую императорскую яхту «Штандарт» – к Николаю Иосифовичу Мещерскому. До 30 декабря я ходил без дела, без должности. Слушал безрадостные сводки Совинформбюро. И вдруг – радостное сообщение: в Крыму высажен десант, который занял и освободил Керчь.

31 декабря меня пригласил к себе Валентин Петрович и спросил: «Что делаешь»?

– Что делаю? Да ничего, груши околачиваю.

– И много наколотил? – Я угрюмо молчал.

– Ну, вот что, иди принимай у Анатолия Николаевича «Горький». Он идёт в штаб флота начальником оперативного отдела. Устраивает тебя это?

– Вполне!

– Ну, вот. Да язык за зубами покрепче держи. Думай, что говоришь и где.

Я поблагодарил Валентина Петровича и отправился в торговый порт, где у железной стенки стоял столь знакомый мне крейсер «Максим Горький».

Крейсер «Максим Горький»

Анатолий Николаевич Петров встретил меня очень радушно. «Что, захватчик, пришёл крейсер отбирать? Не отдам!». Он, правда, с большой неохотой шёл в штаб флота. Как-никак, всю службу провёл на кораблях. А у настоящих моряков – врождённое и стойкое отвращение к штабной работе на берегу. Однако выбор должности и места службы не всегда зависит от нас, какую-то роль и начальство играет. Да не какую-то, а огромную, если не основную.

Процедура приёмки и сдачи крейсера длилась недолго. Офицеров крейсера я всех знал, они меня тоже. Состояние оружия и слаженность экипажа мне также были известны. Ведь до начала войны штаб ОЛСа находился на «Горьком». На нём в каюте начальника всё ещё находились мои личные вещи.

На другой день, построив команду по «большому сбору», мы проводили Анатолия Николаевича к месту новой службы. Он попрощался с командирами, старшинами и краснофлотцами. Сказал перед строем несколько тёплых слов, поблагодарил за совместную службу и пожелал боевых успехов.

«Надеюсь, что с новым командиром вы будете служить и воевать не хуже, чем со мной», – завершил он свою прощальную речь, уходя с крейсера. Сыграли ему «захождение», он сошёл с трапа, а я стал «хозяином» корабля.

Командир крейсера! Командовать крейсером – мечта любого флотского офицера. И вот она свершилась, правда, зигзагом, но это ничего, пережить можно!

Немного позднее меня комиссаром крейсера назначили полкового комиссара Николая Никандровича Носова. Бывший его сослуживец Виктор Иванович Маслов, командир погибшего эсминца «Сметливый», когда-то отзывался о нём не очень лестно. Он, мол, и моряк неважный, и трусоват, и в политотдел часто бегает на командира жаловаться. Я же к комиссарам относился с большим предубеждением, называя их про себя «попами», памятуя мою юношескую «приязнь» к священнослужителям…

Когда Николай Никандрович пришёл представиться, я ему при первом же знакомстве