Моя Африка - Юрий Маркович Нагибин

Парнишка, которого так жестоко сглазила судьба, тоже боялся дурного глаза. Как только турист нацеливался фотоаппаратом на стайку ребятишек, он с испуганным видом ковылял прочь. Затем опять возвращался в поле зрения аппарата. Но туриста вовсе не интересовал калека, он досадливо отворачивался, и хромой мальчик тщетно пытался его завлечь, выставляя напоказ свой жалкий облик. Ведь он был дитя и, как другие дети, хотел участвовать в игре, хотел, чтобы его пугали стеклянным оком объектива, хотел спасаться от сглаза, испытывать страх и радость избавления.

Мой товарищ, художник, медленно поднялся из-за столика — мы сидели под ярко-полосатым тентом летнего кафе — и пошел к выходу. По движению его локтя было видно, что он заводит кинокамеру.

Наверное, хромой мальчик что-то понял, теперь он понуро стоял в сторонке и с грустно-завистливым выражением смотрел на улепетывающую стайку и с каким-то стыдливым упреком — на туриста. Он не сразу заметил, что художник навел на него кинокамеру. А заметив эту счастливую угрозу, он с тонким, радостным криком метнулся за фонарный столб.

Я тоже вышел из кафе и взял его под обстрел «ФЭДа». Какие чудеса быстроты и ловкости требовались от мальчишки, чтобы избегать двойной опасности! Он проворно ковылял на своем костыле, порой припадал к земле, чтобы тут же вскочить, он ругался почти всерьез, грозил нам кулаком, торжествующе смеялся, задыхался от усталости, он жил.

Мимозы

Белые, сверкающие, будто высеченные нацельно из меловых гор, здания Касабланки сперва бежали наперегонки с автобусом, но вскоре безнадежно отстали.

В приоткрытые окна летели нежные, медовые запахи. Как я потом убедился, эти запахи слышишь всюду, где Северная Африка зелена. В ожидании каких-то свежих, радостных впечатлений я откинулся в кресле и прикрыл глаза.

— Справа мимозы! — послышался из хриплого микрофона голос гида.

Я сидел с правой стороны, но, глянув в окно, мимоз не обнаружил. Насколько хватало взгляда, вдоль шоссе и в глубину простора раскинулось одно из тех уродливых лоскутных поселений, для которых французы придумали звучное слово «бидонвилль» — жестяной город. Печальные спутники капиталистических городов, эти «бидонвилли» под всеми широтами и долготами выглядят на одно лицо. Человечьи берложки строятся из всевозможной дряни: обрывков ржавой жести, кусков фанеры, камней, тряпок, щебня, картона. Как ни быстро мелькали мимо меня жалкие лачуги, я успевал обнаружить в их стенах и кровлях самые неожиданные предметы: кусок рельса, отбиток мраморной колонны, звено штакетника, металлическую арматуру, дверцу от шкапа и автомобильную дверцу, часть самолетного крыла, не говоря уже о сухих пальмовых листьях, соломе, циновках, войлоке, огрызках толя. Так строят ондатры, в куполах над их логовом можно найти не только сухие осотинки, камышинки, ситу, но и утиные перья, рыбьи кости, донышко от консервной банки, гильзу ружейного патрона. На веревках между хижинами развешано стираное белье, но ни деревца, ни кустика не росло в щелевых проулках лоскутного города.

Я пожалел, что пропустил мимозы. В день нашего отъезда из Москвы первые желтые, пахнущие весной веточки появились на прилавках цветочных магазинов, но я никогда в жизни не видел цветущих мимоз.

А через некоторое время сквозь шум, наполнявший автобус, вновь донеслось:

— Мы подъезжаем к Мухаммедии, справа мимозы!

На этот раз я не хлопал глазами и сразу ткнулся в окно. Бидонвилль поменьше того, что на выезде из Касабланки, шевелил под ветром, дующим с океана, своими жестяными и фанерными лоскутьями. Ярко пестрело развешанное для просушки белье, а возле одной развалюхи сверкал лаком широкий, распластанный, черный «ягуар» с крыльями, как у космической ракеты, до боли неуместный среди этой нищенской бедности. Мимоз же не было и в помине.

Я поглядел налево, но по ту сторону шоссе была лишь бурая, выжженная земля, за ней золотистая полоска пляжа и океан.

— Где вы видите мимозы? — несколько раздраженно крикнул я гиду.

— Трущобы, а не мимозы! — хладнокровно отозвался гид.

Быть может, эта странная игра слуха объясняется тем, что в своей первой очарованности Африкой я совсем не был настроен на встречу с городами из жести и фанеры.

А мимозы я вскоре увидел под Мекнесом, в «Долине счастья», как щедро назвал миллионер Паньон принадлежащий ему гигантский, раскинувшийся амфитеатром сад, открытый для посетителей. Почему-то Паньон решил, что для счастья человеческого помимо роскошных клумб, розариев, водных каскадов, фонтанов, всевозможных деревьев — от ели с мягкими, длинными иглами до финиковой пальмы — необходимы еще старый сонный лев, два шакала и белоголовый сип. Так вот, маленький зверинец, словно живой изгородью, окружен кустами мимоз. Золотые шарики цветов куда крупнее ягод черешни, но почему-то не пахнут.

Нищий

В Шелле, под Рабатом, находится некрополь маринидских султанов[4], поэтому там все священно: земля, камни, деревья, аисты и угри. Аисты гнездятся на кровлях минаретов, иногда они спускаются вниз и что-то ищут в траве. Они знают, что священны, и ничего не боятся. Угри обитают в круглом бассейне с чистой, прозрачной водой, их кормят крутыми яйцами, другой пищи они не признают. Впрочем, крутыми яйцами они тоже брезгуют. Дно водоема желто от желтка, бело от белка, но хоть бы угорь польстился на вкусную снедь!

Не священны в Шелле лишь туристы и нищие, хотя нищие старцы, с их изможденными, тонкими лицами, длинными, бесплотными телами в рубище, очень походят на святых.

Я загляделся на угрей и не заметил, что мои товарищи ушли вперед. Боясь заблудиться, я решил вернуться к автобусу, поджидавшему нас у ворот Шеллы.

И тут, словно почуяв мою беззащитность, меня окружили нищие. Я продирался сквозь них, как сквозь тропическую заросль. Мне нечего было им подать, всю мелочь я оставил у старухи, торговавшей крутыми яйцами. Особенно тяжело было отказывать святым старцам, с чьих бескровных губ словечко «дирхам» слетало тихо, проникновенно и нежно, как благословение.

— Но, месье, пардон!.. — смущенно лепетал я, уклоняясь от худых темных рук.

Наконец я достиг каменной, пологой, заросшей бархатным мхом лестницы и быстро взбежал наверх. Здесь я вздохнул с облегчением — прямо передо мной, в толстой глинобитной стене, темнел зев подворотни, за которой стоял автобус. Я шагнул вперед, и тут, на грани солнечного света и тени, отбрасываемой стеной, на меня накинулось страшное существо: грязный ком лоскутьев, повисший на длинном посохе, трясясь и корчась, заплясал в моих глазах, во мне самом ночным кошмаром, вмиг уничтожив светлый, радостный, полный цветов и сладких запахов окружающий мир.

Ошеломленный, я не сразу разглядел в мельтешне лохмотьев и судорог ужасное лицо идиота: маленькое, косо