Петр I - Сергей Эдуардович Цветков

кто в них нуждался. Всю свою жизнь он провел в подобных поручениях — отчасти из-за удовольствия видеть свое имя в газетах, отчасти потому, что путешествовать с титулом, вовсе не думая ни о чем основательном, виконт считал наиболее разумным, удобным и приятным препровождением времени. Те, кто его близко знал, отзывались о нем как о человеке, который подбирает на своей дороге все хорошее и при случае избавляется от всего дурного.

При виде представителя культурной Европы Голицын неожиданно для себя воодушевился. Вновь ощутил себя сказителем слов и делателем дел. Был в ударе. Придал образованной беседе неотразимое очарование светской непринужденности. Невиль узнал, что в этом доме любят иностранцев, в особенности французов. Да, да, подтвердил Голицын, он является страстным поклонником их великого короля, солнечного Людовика, который сумел сочетать собственную славу с благоденствием своих подданных. Он должен признаться господину послу, что подарил сыну Мальтийский крест с портретом его величества, и юноша с признательностью и восхищением носит его на груди. Невиль удивленно поднял брови. Голицын предупредил его вопрос. Нет, он не питает никакого предубеждения против католицизма. Совсем недавно, например, он разрешил французским иезуитам-миссионерам проехать в Китай через Сибирь. Со временем они получат разрешение открывать в Москве свои знаменитые школы и строить костелы в Немецкой слободе. Впрочем, и сейчас католики свободно проводят богослужения в своих домах.

Перед обедом Голицын показал виконту дом. В обширной главной палате, где проходила беседа, Невиль насчитал сорок шесть окон с витражами, изображавшими русских князей и святых. С середины сводчатого потолка сияло солнце, вызолоченное сусальным золотом; вокруг него помещались посеребренный месяц в лучах, небесные круги с планетами и знаками Зодиака. От солнца на трех позолоченных прутах свисало белое костяное паникадило о пяти поясах, в каждом поясе по восьми подсвечников. В двадцати позолоченных клеймах по краю свода фряжским письмом были писаны лица пророков и пророчиц. На стенах висело пять зеркал (одно в черепаховой раме) и портреты святого князя Владимира Киевского, царей Иоанна IV Васильевича, Федора Иоанновича, Михаила Федоровича, Алексея Михайловича, Федора Алексеевича, Иоанна и Петра Алексеевичей. В спальне, служившей одновременно и кабинетом, стояла ореховая кровать немецкой работы со сквозной резью, изображавшей травы и птиц. Стены украшали четыре зеркала, две арапские маски и иноземные гравюры с чертежами европейских городов. Здесь же находились девять стульев, обитых камками золотными, десятки часов фигурных, боевых и столовых, в черепаховых футлярах, обтянутых красной кожей и оклепанных китовым усом, дорогие безделушки, шкатулки со множеством выдвижных ящичков, янтарная чернильница.

С особой гордостью князь завел гостя в библиотеку. Вдоль ее стен тянулись полки, уставленные бесконечными рядами книг, альбомов, карт, радующими глаз своими золочеными и тиснеными переплетами. Перед Невилем запестрели сотни названий на русском, польском языках, на латыни: «Книга о гражданском житии, или о поправлении сих дел, яже належат обще народу»; «Тестамент, или Завет Василия царя греческого сыну его Льву Философу»; «Како царица Олунда близнят породи и како их свекровь и ея мать цесаревна хотя погубить»; «Перевод с польского письма, глаголемая алкоран Махметов»; «Книга о послах, где кому в котором государстве поклониться»; «Книга о строении комедии»; «Устав воинский Голландской земли»; «Летописец Киевский»…

За обедом — плотным и в то же время изысканным — виконт имел случай заметить, что князь был единственный из известных ему московитских вельмож, кто не пил водки и не заставлял напиваться до бесчувствия своих гостей.

Разговор не прерывался ни на минуту, оставаясь таким же приятным и содержательным. Голицын сетовал на косность московского быта. Он всеми силами убеждает бояр учиться самим и отдавать своих сыновей в латинские училища или, по крайней мере, приглашать для них польских учителей, для чего ввел свободный въезд и выезд за границу, — так ведь не едут, не приглашают! Кое-что, правда, сделано — открыта Славяно-Греко-Латинская академия, московское правительство содержит резидентов при главных дворах Европы, — но как робко, как неуверенно проникает образование в московские пределы! Что ж, надо ждать, в таком деле важно не наломать дров. Терпеливое убеждение и личный пример постепенно сломают старозаветные формы быта. Известно ли, например, господину виконту, что за последние годы в деревянной матушке-Москве появилось около 3000 каменных палат? А причиной тому послужило строительство этого самого дома, в котором он, князь, имеет честь беседовать со столь просвещенным гостем…

Невиль покинул дом в Охотном ряду восхищенный оказанным ему приемом. Вообще, он всегда был рад поболтать о людях и оговорить их. Но северный князь совершенно очаровал его. Придя домой, виконт записал в путевой журнал: «Я думал, что нахожусь при дворе какого-нибудь итальянского государя. Разговор шел на латинском языке обо всем, что происходило важного в Европе; Голицын хотел знать мое мнение о войне, которую император и столько других государей ведут против Франции, и особенно об английской революции[7]… Голицын хочет населить пустыни, обогатить нищих, дикарей, сделать их людьми, трусов сделать храбрыми, пастушеские шалаши превратить в каменные палаты. Дом Голицына — великолепнейший в Европе».

Всю свою последующую жизнь де ла Невиль называл русского князя не иначе как великим человеком.

***

В лавре вовсю шел розыск по делу о злом воре и еретике Федьке Шакловитом. Каждое утро на стол Петру ложились все новые бумаги с показаниями свидетелей, число которых росло как снежный ком. Петр читал, багровел, взгляд его становился диким. Не стесняясь ни матери, ни жены, ни архимандрита Викентия, он с утра накачивался водкой, устраивал ежедневные пиры со своими молодыми друзьями и иноземными офицерами. На его стол обыкновенно ставили огромный кусок копченой ветчины, несколько рыбных кушаний, поджаренных на ореховом масле, полпоросенка, дюжину полупрожаренных пирогов с мясом, чесноком и шафраном и три большие бутыли — с водкой, испанским вином и медом. Объедался и упивался до непотребства. Придя заполночь с пирушки в опочивальню, кричал на жену, поносил ее бранными словами. Царица Евдокия молчала, боясь взглянуть в его дико блуждающие глаза. Дождавшись, пока он, не раздеваясь, бросался на кровать, она стаскивала с него сапоги, кафтан и ложилась рядом, сотрясаясь от беззвучных рыданий.

Уход из Москвы иноземных полков окончательно склонил чашу весов на сторону лавры. Вечером 6 сентября стрельцы потребовали у Софьи выдать им Шакловитого. Царевна грозно прикрикнула на них, но в ответ услышала угрозы ударить в набат. Стоявшие рядом с ней стрелецкие сотники испуганно загалдели, что в случае мятежа им самим погибнуть и Шакловитого не спасти. Пускай царевна выдает дьяка. Ей показалось, что все это уже было. Она не сразу вспомнила когда.