Петр I - Сергей Эдуардович Цветков

скабрезные шотландские анекдоты. Любил пройтись насчет происхождения шотландских баронов («Кинкливен, ваше величество, был бедный паромщик. Однажды ему довелось переправлять Марию Стюарт с ее свитой, и случилось так, что королева громко пустила ветры. Кинкливен не растерялся и спас честь ее величества, попросив извинения перед присутствующими. Королева тут же, на пароме, произвела его в бароны. Ныне одна из первых фамилий Шотландии, ваше величество».).

Однако, не подогретый вином, Гордон был серьезен, замкнут, надолго уединялся в своем кабинете для ученых занятий. Совсем другим человеком был Лефорт. Он родился в Женеве, в семье бургомистра, но живая галльская кровь взяла верх над пуританскими добродетелями города Кальвина — покинув отчий кров, юноша отправился на поиски стран, где мало читают Библию и охотно ухаживают за женщинами. Скитаясь по дворам Европы, меняя знамена и государей, Лефорт стал человеком бывалым. Он был храбр (впрочем, кто из французов не храбр?), но дальше капитана не пошел; зато сделался генералиссимусом шумных веселых попоек, дерзких проказ и трехдневных любовных интрижек. Жажда новых впечатлений привела его в Россию. В 1675 году он сошел на архангельскую пристань в числе нескольких иностранных офицеров, желавших вступить в московскую службу. Невесть откуда взявшихся немцев доставили в Москву, допросили и объявили, что для царской службы они не годны. Разочарованные офицеры уехали. Один Лефорт службы не искал, обратно за море не поехал, а остался в Москве. Кукуй пришелся ему по душе. Здесь всегда были рады новому лицу, особенно такому, на котором читалось природное добродушие и всегдашняя готовность к непринужденному балагурству.

Несколько лет Лефорт прожил вольной птицей за счет голландских купцов, полюбивших его разгульный характер и умение оживить застолье остроумным словцом. Когда же пришла пора самому позаботиться о своем будущем, Лефорт обделал это дельце легко и изящно. Он начал ухаживать за племянницей генерала Букговена. Мать девушки была против мезальянса, но сама юная особа не смогла устоять перед блестящим кавалером и тайно с ним обвенчалась. Припертому к стенке генералу пришлось выписать Лефорту диплом капитана Елецкого полка. Дальнейшая его служба проходила под началом Гордона. Он доказал свою храбрость в боях с турками и татарами и после второго Крымского похода был произведен в полковники. Однако ни годы, ни высокий чин не изменили его нрав. На Москве он по-прежнему слыл забавным и роскошным французским дебошаном[9].

Высокий, изящный женевец, в огромном парике со свисающими до пояса буклями, на каждом шагу сыплющий прибаутками, готовый кутить с утра до ночи, мастер устроить пир на славу с музыкой, с дамами и танцами, очаровал Петра с первой встречи. Царь буквально влюбился в его сухощавое бледное лицо, на котором особенно четко выделялись черные дуги бровей и живые карие глаза, излучавшие добродушие и веселость. На пирушках царь смотрел ему в рот и хохотал до колик над его шутками. Лефорт книг не читал, но в знании исторических анекдотов мог поспорить с ученым Гордоном («А вот что я слышал от герцога де Лозена, ваша милость. Архитектор, занимавшийся отделкой королевской спальни в Лувре, спросил у Людовика XIII, какого цвета должны быть обои на потолке. «Какая мне разница? — хмыкнул король. — Поинтересуйтесь об этом у моей жены».). Скоро Петр и Лефорт стали неразлучны.

Оба терпеть не могли коротать вечера в одиночестве или того хуже — с женами. В досужие вечерние часы они обыкновенно вместе ехали в гости или принимали гостей в доме Лефорта. Ведя жизнь какого-то бездомного, бродячего студента, постоянно ночуя под чужой крышей, Петр всюду таскал за собой одного из своих денщиков — Алексашку, сына придворного конюха Данилы Меншикова, — уж очень сметливым и шустрым малым оказался. Алексашка, уступавший Петру двумя годами, и был одним из первых потешных. Высокий, с яйцевидной, остриженной в кружок головой и узким продолговатым лицом, на котором возле переносицы теснились, словно им не хватало места, большие, близко посаженные наглые глаза, он всегда был рядом и искал случая услужить государю. Если требовалось что-то принести, куда-то сбегать, чем-то распорядиться, он был тут как тут: бежал, приносил, распоряжался. Петр так привык к этому, что в случае какой-нибудь нужды, не оборачиваясь, звал его, зная, что он где-нибудь поблизости.

Умел Алексашка и позабавить государя. Рассказывал скандалезные случаи из жизни кремлевской и боярской прислуги, коих он знал неимоверное количество, или, достав засаленную колоду карт, безошибочно выкладывал перед изумленным Петром загаданный им лист. Однажды он появился в комнате, где сидел подгулявший Петр с компанией, в сопровождении коротконогой сучки, которая бежала рядом, тыкаясь мокрым черным носом в его сапог. Петр покосился на нее. Зачем привел? — Ученая собачка, объяснил Меншиков, может всякие штуки делать; вот, выучил, чтобы его, государя, потешить. Петр усмехнулся. Ну-ну. И что же она умеет? Меншиков начал один за другим загибать пальцы. Носить поноску — раз. Шапку снимать — два. Просить есть — три. Сидеть — четыре. Через палку скакать — пять. Он может сейчас же и показать, не то, если государь хочет, пускай сам покомандует — собачка умная, чужие слова понимает. Петр заинтересованно присел перед собакой, погладил. Пожалуй, он сам скомандует. Как ее звать-то?

— Сонька, — сказал Меншиков, нагло глядя на него.

— Как?

— Сонька.

Петр расхохотался. Славное имечко! Потрепав собаку по шее, он заставил ее несколько раз перепрыгнуть через трость, потом приказал сесть, потом — снова прыгнуть… При этом он с удовольствием громко выкрикивал: «Сонька, прыгать! Сонька, сидеть!» Наигравшись, похвалил Алексашку. Меншиков поклонился. Да, он чуть не забыл сказать самое главное. Собака-то не простая — говорящая. Петр вытаращил глаза: как это — говорящая?

А вот так. Меншиков усадил собаку перед собой и крикнул:

— Великому государю Петру Алексеевичу — ура!

— Рра! — мотнула головой Сонька.

— Петру Алексеевичу…

— Рра!

Все сгрудились вокруг этакого чуда. Каждый кричал «ура» Петру, и Сонька, ошалев, в конце концов завыла. Петр подхватил ее на руки и чмокнул в мокрый нос.

Да, веселое время наступило на Москве. Что ни день, шли пиры — то у Лефорта в его доме на берегу Яузы, то у Льва Кирилловича в Филях, то у князя Бориса Алексеевича, то у боярина Петра Васильевича Шереметева, то у Гордона. После этих попоек хозяева обыкновенно дня три не могли отойти, болели, а Петр с восходом солнца уже был на ногах, за работой. Но и за развлечениями он не упускал случая чему-нибудь научиться. На продолжительных пирах ему трудно было долго усидеть на месте, — приходилось вскакивать и выбегать в другую комнату, чтобы размяться. Эта подвижность сделала его