Сибирь, союзники и Колчак. Поворотный момент русской истории. 1918—1920 гг. Впечатления и мысли члена Омского правительства - Георгий Константинович Гинс

коллегиальный орган, который мог бы заменить меня в роли подготовителя и критика политических мероприятий. Создание Административного совета – вот реальный результат моей деятельности и, можно сказать, настойчивости, с которой я добился организации этого учреждения. Добившись этого, я считал себя свободным и стремился уйти для занятий наукой.

Если считать Административный совет учреждением вредным, то, конечно, и моя деятельность должна быть оценена отрицательно. Но отрицательная оценка деятельности Административного совета исходила только из партийных кругов. Кто же объективно изучит историю работ совета и его политики, тот не осудит его.

Наряду с политикой мне приходилось вести большую техническую работу. На меня падала почти целиком обязанность редактирования законодательных актов, правительственных заявлений, речей, деклараций и т. д., и я приложил все усилия, чтобы придать государственную внешность Сибирскому правительству. В этом было главное содержание моей работы.

Увольнение Гришина-Алмазова

Кто из состава Административного совета мог быть наиболее одиозен партийным левым кругам? Сапожников, Гудков, Степаненко, Шумиловский, Зефиров и другие – все это лица, политически не представлявшиеся опасными, смещение которых, если бы оно понадобилось, было бы нетрудным. Один только Гришин-Алмазов представлялся силой, с которой следовало бороться, потому что за ним стояла – так, по крайней мере, казалось – армия.

Вологодского и Шатилова настроили надлежащим образом в Томске. Патушинский ненавидел Гришина главным образом из-за личной антипатии и зависти. Его раздражала даже внешность Гришина. «Это не офицер, а актер, или журналист, или кто хотите», – говорил он.

Большинство против Гришина в пятерке было обеспечено. Оставалось только найти повод.

В конце августа Вологодский уехал на короткое время в отпуск, я тоже. На политическом горизонте все казалось безмятежно спокойным. Я жил в деревне, в 60 верстах от Омска.

В это время производился призыв. Нехотя деревня подчинялась, мобилизация происходила успешно, но при обычной картине набора – с неизбежным пьянством и буйством.

Хотя деревня и славилась как дачное место, но ничего привлекательного в ней в ту пору уже не было. Природа увядала: сказывался конец августа, когда солнечное тепло неожиданно уступало место холодному ветру, а бирюзовое небо заволакивалось в серый плащ легких, но неприветливых облаков.

Единственное, что подкупало утомленного горожанина, – это безмятежный покой. Даже пароходы проходили здесь не останавливаясь, бесшумно и редко, и никаких новостей не доносилось и, верно, долго не донеслось бы, несмотря на близость столицы, хотя бы там происходил коренной переворот.

– Зачем эта война? – недоумевали крестьяне.

– Зачем втягивать церковь в политику? – возмущался священник, выгружая сено. – Разве красные не люди и мы не должны за них молиться?

Такова была сибирская деревня, замкнутая в себе самой, оторванная от мира, равнодушная.

Через несколько дней уже хотелось вырваться из этого дикого спокойствия и равнодушия, нарушаемого лишь ночным буйством и пьяными криками. И вдруг – непривычный шум мотора, и через несколько минут я читаю записку Вологодского:

«Вызванный советом экстренно, я уже в Омске. Очень прошу Вас приехать тотчас по получении этой записки в Омск. Мне надо серьезно с Вами переговорить перед поездкой на Дальний Восток. Может быть, Вы поехали бы со мной».

Это было 4 сентября. В тот же день я был в Омске.

Меня ожидали большие новости: Гришин-Алмазов ввиду его выступления против союзников отстранен от должности по настоянию товарища министра иностранных дел Головачева.

Как факт увольнения, так и мотивы его показались мне не только неожиданными, но и совершенно невероятными.

После недели отсутствия в Омске я не мог ничего понять.

Головачев никогда не пользовался расположением Гришина, и его выступление против генерала было понятно. Но мотивы!

Не кто иной, как Головачев, всегда призывал Сибирское правительство не высказываться определенно против Германии, потому что «судьбы Господни неисповедимы». Дружба Головачева с генералом Беловым (в действительности не Беловым, а Виттекоп-фом) давала повод подозревать молодого дипломата в германофильстве.

Именно Гришин настаивал, чтобы Совет министров декларировал свое твердое намерение восстановить русско-германский фронт, и не кто иной, как Головачев, противодействовал подобному заявлению.

В начале августа Совет министров опубликовал следующую Декларацию:

«Освобождение земли Сибирской близится к концу. Настает пора для Сибири приступить к разрешению новых, еще более трудных и ответственных задач, начертанных на ее знамени: ей предстоит содействовать восстановлению других частей Российского государства, раздробленного Брестским миром, которого не признают народы России.

Для осуществления этих задач Временное Сибирское правительство считает своим первейшим долгом создать сильную и мощную духом армию и объявляет призыв в ряды войск двух молодых годов.

Вместе с тем Временное Сибирское правительство выражает уверенность в том, что быстрое возрождение государственности в Сибири и ее молодой, но славной армии явится залогом того, что придет день, когда истерзанная и плененная врагами Россия станет вновь свободной и великой».

Гришин-Алмазов в это время находился в Челябинске. Он был взбешен эзоповским языком декларации, в которой не говорилось, как относится само правительство к Брестскому миру и намерено ли оно послать Сибирскую армию на русско-германский фронт.

Гришин категорически требовал ясного заявления по этому вопросу. Тон его требования показался Вологодскому дерзким, и с этого времени Вологодский стал считать Гришина опасным человеком.

Вопреки протестам товарища министра иностранных дел составлено было новое заявление, в совершенно ином тоне:

«Россия воскресает. Освобождены почти вся Сибирь, Урал и Поволжье. Каждый день приносит новую победу государственности над гнетом насилия и анархии. Близится день, когда Сибирская армия с другими братскими и союзными силами станет в ряды борцов на новом русско-германском фронте.

Временное Сибирское правительство считает Сибирь частью нераздельной России. Вместе со всей Россией оно не признает Брестского мира и в предвидении грядущего объединения областных правительств под одной общероссийской властью торжественно заявляет, что все договоры и обязательства перед союзниками так же обязательны для Сибири, как и для прочих частей России, и что во имя общероссийских и союзных интересов Сибирская армия готовится к совместной с союзниками мировой борьбе».

– Значит, вы объявляете войну Германии? – сказал товарищ министра Головачев, выслушав это заявление.

Шатилов вздохнул, почти со стоном.

Тем не менее заявление подписали все пять министров, а контрассигнировали Гришин-Алмазов и я.

И вот теперь этот самый Гришин-Алмазов обвиняется в выступлении против союзников!

Как оказалось, Гришин-Алмазов в Челябинске, после ужина с выпивкой, возбужденный очень резкими и неприятными для русского патриота ироническими замечаниями английского консула в Екатеринбурге, бросил замечание, что «русские менее нуждаются в союзниках, чем союзники в русских, потому что только одна Россия может сейчас выставить свежую армию, которая в зависимости от того, к кому она присоединится, решит судьбу войны».

Эти слова генерала дали повод для выступления иркутского консульского совета, поднялся