Мой друг убил Кеннеди? История Ли Харви Освальда - Эрнст Петрович Титовец

почувствовал облегчение, когда все закончилось и раздалась буря аплодисментов. Избранные поднимались на сцену, чтобы обнять и расцеловать исполнительницу. Удовлетворенные зрители, обмениваясь мнениями, покидали зал.

В фойе образовалась живописная толпа. Появлялись все новые лица. Многие из вновь прибывших, по-видимому, были заняты где-то в городе и затем поспешили в консерваторию. Они еще были в сценических костюмах и не расставались со своими футлярами – атрибутикой принадлежности к музыкальному миру. Многие из них были студентами консерватории.

Следует заметить, что студенты соглашались на любые эпизодические предложения, чтобы подзаработать. Это могло быть музыкальное сопровождение драматических спектаклей, свадебные торжества, обучение детей музыке и многое другое. Игравшие на духовых инструментах могли обслуживать похороны, которые они называли «проводами жмуриков». Несмотря на печальную оказию, это считалось хорошо оплачиваемой работой.

Мы смешались с толпой, затем спустились вниз, пройдя мимо стеклянной витрины с мертвенно-бледной маской Шопена, наблюдавшей за происходящим в зале из своего угла.

Внезапно Алик остановил меня, потянув за рукав. Впереди стояла невысокая худощавая женщина средних лет в простом платье серого цвета. Она разговаривала с несколькими студентами, затем повернулась и увидела нас. Мы узнали в обернувшейся Веру Юлиановну Элиасберг, с которой я познакомился совсем недавно.

Знакомство состоялось, когда Алик предложил мне пойти вместе в гости к одной своей знакомой. Девушка оказалась высокой, довольно симпатичной брюнеткой, студенткой института иностранных языков. Она жила на улице Захарова, недалеко от института и от Алика. Мы втроем сидели за чаем и говорили по-английски. Алик демонстрировал свои нежные чувства, целуя девушку в щечку. В комнату вошла мать девушки. Она начала что-то выговаривать своей дочери по-немецки, полагая, что ни Алик, ни я ее не поймем. В целом она была права. Я был лишь поверхностно знаком с этим языком. Из всего разговора я уловил единственную знакомую фразу – возражение ее дочери: «Nicht bin böse!» [Не сердись!]

Раздался звонок в дверь. Девушка пошла открыть дверь и вернулась с невысокого роста женщиной средних лет. Мать девочки внезапно просияла. Алик и я были представлены новоприбывшей. Это и была Вера Юлиановна Элиасберг. Ее внешность не впечатляла. Обычные черты лица, короткие прямые седые волосы и простое платье из какого-то материала цвета хаки. Гостья, должно быть, была старой знакомой семьи. Она чопорно уселась на краешек стула, выпрямив спину и сложив руки на коленях. Завязалась светская беседа. Вера Юлиановна говорила по-английски, по-немецки или по-русски, в зависимости от того, на каком языке к ней обращались. И делала она это совершенно естественно, сначала вежливо выслушав собеседника.

Я был впечатлен. До этого вечера я не встречал человека, свободно владеющего таким количеством языков. Алик как-то стушевался. Создавалось впечатление, что американец тщательно подбирает выражения, когда к нему обращались, хотя это было по-английски. Примерно через четверть часа Вера Юлиановна извинилась и сказала, что хотела бы поговорить с хозяйкой наедине. Вскоре она распрощалась со всеми и ушла.

Девушка Алика рассказала нам, что их гостья-полиглот преподавала иностранные языки в консерватории. Ходили слухи, что она свободно владела по меньшей мере полудюжиной европейских языков. Вера Юлиановна была родственницей известного дирижера Карла Ильича Элиасберга2, который дирижировал первым исполнением Седьмой симфонии Дмитрия Шостаковича в блокадном Ленинграде в 1942 году.

Вскоре после этого я неожиданно встретил ее на улице при довольно трагикомических обстоятельствах. Я увидел, как маленькая женщина отчаянно пытается догнать свою сорванную порывом ветра с головы шляпку, которая продолжала катиться посреди проезжей части. Я поспешил ей на помощь и после непродолжительной погони поймал непослушный головной убор. Вера Юлиановна (а это оказалась она) с облегчением получила обратно свою шляпку. Она поблагодарила меня, сказав, что я очень вежливый молодой человек.

Вера Юлиановна поинтересовалась, не встречались ли мы раньше. Я напомнил ей о времени и месте нашего знакомства, когда я был вместе с моим американским другом. Мы тогда говорили по-английски. Вера Юлиановна все вспомнила и сказала, что у нее сложилось впечатление, что я изучал английский в институте иностранных языков. Для нее было полной неожиданностью узнать, что я студент-медик.

Я сказал, что, кроме Мэри Минц и Освальда, я не знал других иностранцев, с которыми можно было бы попрактиковаться в английском. Вера Юлиановна с уважением отозвалась о Мэри Соломоновне. Что касается Освальда, она считала, что он, должно быть, очень одинок здесь, в Минске…

Увидев нас двоих в консерватории, Вера Юлиановна спокойно ответила на наши приветствия. Алик сразу как-то стушевался и замолчал. Возможно, это было связано с ее своеобразной манерой разговора: она предпочитала предоставлять инициативу своему собеседнику. Алик был не готов к такому общению с малознакомыми людьми. В таких случаях он сам скорее предпочитал быть слушателем.

Я отважился высказать свое впечатление от концерта, сказав, что мне было трудно в полной мере воспринимать виолончель, особенно при исполнении незнакомых произведений. Правда, в последнее время этот инструмент начал набирать популярность благодаря блестящему виолончелисту Мстиславу Ростроповичу3, который много сделал для популяризации сольных концертов на виолончели. Вера Юлиановна выразила надежду, что вскоре виолончель понравится нам обоим гораздо больше. Несколько студентов подошли к Вере Юлиановне, чтобы поговорить с ней. Она определенно пользовалась здесь большой популярностью. Мы извинились и отошли.

Танцевальный вечер был в самом разгаре. Я спросил Алика, что, если я оставлю его одного. Тот ответил, что нет проблем, вокруг так много хорошеньких девушек. Он и сам собирался предложить мне на время разбежаться.

Это был восхитительный вечер в обществе моей девушки. Ближе к окончанию я извинился и на некоторое время отлучился, чтобы сказать Алику, что мы уходим.

Я нашел его в коридоре около окна, вдали от толпы, в компании с незнакомой девушкой. Облокотившись на подоконник, Алик стоял в расслабленной позе, глядя в глаза девушке. Она серьезно внимала тому, что он ей говорил. Тень торжествующей макиавеллиевской улыбки иногда скользила по его лицу. Возможно, это было его очередное «завоевание», как он бы выразился сам. Я не стал прерывать эту идиллию и позволил ему насладиться моментом.

Алик заметил мое приближение еще издали. Не меняя позы, он начал сигналить стопой правой ноги, что его сейчас нельзя беспокоить. При этом он умудрялся продолжать разговор с девушкой, которая ничего не замечала. Я внутренне улыбнулся его изобретательному и уморительному способу передать свое послание. Проходя мимо, я слегка кивнул головой: мол, я все понял и до встречи.

В дневнике Освальда мы находим запись: «Растущее одиночество овладевает мной, несмотря на мое завоевание Эннатачины – девушки из Риги, которая учится в консерватории в Минске. После романа, который длится