Мой друг убил Кеннеди? История Ли Харви Освальда - Эрнст Петрович Титовец

Мы мобилизовали все наши способности, изображая своих персонажей. Я и Алик выходим из своих ролей и смеемся, когда Элиза, забыв о своих бальных манерах, в ярости бросается на профессора Хиггинса, пытаясь расцарапать ему лицо. Когда Элиза переживает момент жалости к себе, в голосе Алика чувствуется дрожь, как будто он сам вот-вот расплачется. Наше исполнение было дилетантским, но это не важно, ведь мы весело проводили время.

Алик начал чтение передовицы из газеты. Затем он повторял за мною слова и звуки. Повторы – необходимая, но монотонная и скучная часть работы. Внутренне я был доволен тем, что Алик весьма терпелив и идет мне навстречу.

Чтобы дать Алику передышку и пока мы оставались все еще одни в классе, я спел веселую английскую застольную песенку с незатейливыми словами:

Когда я умру, —

Меня не хоронить,

Просто кости мои

В алкоголь опустить…

На эту песенку я наткнулся в небольшом сборнике народных песен, присланном мне из Англии моим другом по переписке.

Настало время чтения Шекспира – отрывка из первого акта третьей сцены трагедии «Отелло, венецианский мавр». В нем Отелло произносит речь перед сенатом. Брабанцио, отец Дездемоны, жалуется герцогу Венеции, что его любимая дочь похищена, и подозревает, что мавр околдовал ее. Отелло предстоит дать свои объяснения перед герцогом и его окружением по поводу сложившейся ситуации. Он делает это по-военному прямолинейно и выигрывает дело.

Исполнение Шекспира – непростая задача и для профессионального актера. Я наткнулся на речь Отелло в одном из учебников английского языка и решил, что ее надо обязательно включить в мою подборку материала. Позже я выучил ее на память. Сейчас мне было любопытно узнать, как мой американский друг относится к великому английскому драматургу.

Мы читаем по очереди, и вот настал мой черед. Никаких репетиций, все должно происходить спонтанно. Собрав все свои сомнительные актерские способности, я приступил к речи Отелло:

Окончил я – и целым миром вздохов

Она меня за труд мой наградила,

И мне клялась, что это странно, чудно

И горестно, невыразимо горько;

Что лучше уж желала бы она

И не слыхать про это; но желала б,

Чтоб Бог ее такою сотворил,

Как я; потом меня благодарила,

Прибавивши, что, если у меня

Есть друг, в нее влюбленный, – пусть он только

Расскажет ей такое ж о себе —

И влюбится она в него. При этом

Намеке я любовь мою открыл.

Она меня за муки полюбила,

А я ее – за состраданье к ним.

Вот чары все, к которым прибегал я.

Она идет – спросите у нее.

Очередь Алика. Он читает пафосно и громко. К этому моменту в классе появилась дежурная. Алик осознал, что его аудитория увеличилась, и делает все возможное, чтобы быть на высоте.

В своем актерском порыве он неправильно произнес один архаичный глагол Шекспира. Я ненавязчиво тихонько подсказал правильную версию, но Алик не обратил внимания на подсказку.

Наконец Алик подошел к месту объяснения зарождения глубоких чувств Дездемоны к Отелло и Отелло к ней – хорошо знакомым русскоязычному читателю в переводе П. Вейнберга и часто цитируемым строкам:

Она меня за муки полюбила,

А я ее – за состраданье к ним…

Голосом, отражавшим его возвышенное душевное состояние, Алик умудрился неверно прочитать эти строки:

Она меня за муки полюбила,

А я ее – за не (sic) состраданье к ним…

Он не заметил своей грубой ошибки. А она разрушительна для всей речи Отелло. Вместо благородного воителя, прошедшего через муки и страдания, перед нами возник какой-то недостойный извращенец. Сенат вряд ли одобрил его действия.

Я не мог пропустить очередное вопиющее искажение речи Отелло и тихонько поправил Алика. Он, как и прежде, проигнорировал мое замечание. Казалось, что он просто меня не слышит. Более того, у меня начало складываться впечатление, что мой американский друг вообще не знаком с Шекспиром, особенностями его языка и этой трагедией в частности. В противном случае он не допустил бы таких ошибок.

Собственно, эти ошибки не мешали моей конечной цели: получению аудиоматериала для фонетического анализа английского языка американца.

Шекспир завершил нашу программу. Мы выборочно прослушали запись. Мне не нравился мой английский, моя манерность, русский акцент. Мое ухо улавливает этот акцент, но я не знаю, как от него избавиться. Еще предстоит много работы.

Алик же был вполне доволен собой. Он очень гордился своим южноамериканским произношением и потому смотрел свысока на тех, кто говорил иначе, включая говоривших на принятом британском английском.

Время от времени я отваживался указать ему на то, что в некоторых словах он отклоняется от общепринятых норм английского языка. Алик игнорировал мои замечания как необязательный британский вариант. Обычно этим все и заканчивалось.

Иногда мне приходилось объяснять моему другу британское значение слов. Так, он признался, что, когда он впервые услышал, как я говорю «fortnight» («две недели» – британский английский), он подумал, что это было «сегодня вечером».

Уже поздно. Мы оба хорошо потрудились. Записи отнимают и время, и энергию. Требуется терпение, когда возникает техническая заминка или при ожидании, пока утихнет фоновый шум, и т. п. Я поблагодарил Алика за сотрудничество, собрал кассеты и материалы. На прощание мы сердечно поблагодарили расположенную к нам дежурную.

Я предложил заскочить ко мне домой поужинать. Ему понравилась эта идея. Дома моя мать предложила нам чем-нибудь заняться, пока она приготовит ужин.

Мы сидим и обмениваемся своими впечатлениями о студентках из института иностранных языков. Алик сказал, что с ними все в порядке, но одна из них, которую я тоже знал, просто «идиотка и трахалка». Я не знал, что означает второе слово, хотя если знаешь говорящего и контекст, в котором появилось это слово, то нетрудно догадаться о его смысле.

Я спросил Алика, как пишется это слово, и попросил уточнить для расширения моего кругозора, является ли слово «трахаться» синонимом «заниматься сексом». Алик просветил меня по всем этим вопросам. Таким образом, Алик стал моим первым учителем бранной лексики английского языка.

Некоторые могут высказать возражение по поводу моей попытки вынести вульгаризмы и бранную лексику на всеобщее обозрение и обсуждение. Дело в том, что в своем образовательном максимализме я хотел иметь