Сказки - Наталья Кодрянская

Просит она ветер:

— Помоги мне, ветер, быстрее бежать!

И ветер задул сильнее.

Просит она солнце:

— Солнце, задержись подольше на горе! Да скажи луне, чтобы луна в эту ночь не выпускала звезд так скоро!

Наконец-то добралась Шинь-Шинь до отцовского дворца. И только-только успела выпустить черепаху из клетки, как взблеснула на небе звезда.

А тут бегут слуги, и не заметив подмены, схватили Шинь-Шинь и повели на казнь. И вдруг видят, золотой перстенек блестит на пальце у черепахи. Удивились слуги, испугались, и поспешили скорее к мандарину.

Мандарин как услыхал про золотое колечко, да бегом, даже косы не успел прибрать. Прибежал, запыхался, смотрит: точно, на пальце у черепахи перстенек его дочери.

Ужаснулся мандарин: понял, что черепаха и есть Шинь-Шинь. И просит остаться навсегда во дворце, не покидать его: она и черепахой, все равно, будет ему любимой дочкой.

Вздохнула тихонько Шинь-Шинь, сняла с пальца золотой перстенек, подает отцу: не место ей, черепахе, в богатом дворце!

Но только так подумала, как вдруг на глазах у отца и всех слуг превратилась из черепахи в стройную девушку.

С той поры стала Шинь-Шинь покровительницей черепах и прославилась по всей поднебесной стране добротой и мудростью.

ВАНГ-КИ

И принялся Ванг-ки за работу, да видно не в отца был, работал спустя рукава. И так разленился Ванг-ки, какая уж там работа. Ляжет под фиговую тень, дерево под боком у самого дома, и лежит, распластавшись лепешкой.

Однажды, лежа по обыкновению под деревом, глядел Ванг-ки в отцовское зеркальце: тайная мысль увидеть хотя бы тень отца не покидала его. И вдруг отчетливо видит, и это как оклик из зеркальца, кусок синего неба, а под небом уходящую вдаль дорогу. Он смело ступил на дорогу и пошел.

Долго идет Ванг-ки; дорога, то затуманясь, пропадала, то сверкая, опять появлялась, а он все шел без оглядки. И видит, прямо перед ним хрустальный дворец. Остановился Ванг-ки, любуясь. Как вдруг раскрылись двери, и выходит девушка: в руках у нее шкатулка.

— Ванг-ки, — говорит она, ему улыбаясь, — возьми эту шкатулку, а как вернешься к себе, тотчас и открой.

Ванг-ки забрал шкатулку, пообещав все точно исполнить. Заглянул в свое зеркальце и очутился у себя дома под фиговым деревом.

Да так умаялся, «дай, думает, вздремну, с дороги не мешает!» Не раскрывая, поставил у себя в головах шкатулку, потянулся, и заснул крепким сном.

И видит Ванг-ки: шкатулка сама собой раскрылась, и выходит из нее девушка. Сама печаль в ее глазах.

— Ах, Ванг-ки, — сказала она, — не открыл ты шкатулку, не исполнил моей просьбы, быть мне за то навек пленницей стеклянного царства.

Уж как огорчился Ванг-ки, что не исполнил просьбу девушки. Открыл глаза, и первое — к шкатулке.

Но ни девушки, ни шкатулки не было, все развеялось и как сон ушло.

Рису оставалось на самом донышке в глиняной миске всего-то одна рисинка, но китайцу и одна рисинка что нам полная тарелка с верхом. Ванг-ки подцепил рисинку на палочки и насытился. И опять лег под фиговую тень лежмя лежать. И стало его морить. А он в зеркальце уставился; глядит, не оторвется.

И видит, озеро, а на озере лодка качается. Он в лодку, и поплыл.

Плывет Ванг-ки по озеру мимо хрустальных берегов, а над головой пестрым облачком бабочки, из настоящей чесучи. Поманило его: «дай-ка, думает, поймаю одну». Протянул руку схватить, и сорвался. Лодка опрокинулась. И он пошел ко дну.

А там, на самом дне, стоит дворец, и такой яркий, не сравнить с хрустальным, что ему на зеркальной дороге попался. Вдруг раскрылась дверь, и выходит к нему девушка. И как давеча, так и теперь, подавая шкатулку, она улыбнулась ему.

— Ванг-ки, — сказала девушка, — если до первой звезды не откроешь шкатулку, я навсегда останусь пленницей у злого волшебника в стеклянном царстве. Сегодня последний срок!

Взял Ванг-ки из ее рук шкатулку и уж как обещался: «не забуду, до первой звезды открою». И заглянув в свое зеркальце, в тот же миг очутился под деревом у себя дома.

А уж вечер. Уступая небесный простор вечерней заре, разомлевшее солнце плывет на покой.

Загляделся Ванг-ки на зарю: как далека, а хороша! А за алой зарей, глянь, звезды.

«До первой звезды!» — он вдруг вспомнил. И прямо к шкатулке. А никакой шкатулки: все пропало.

Над ним синяя ночь. И сквозь синь ночи звезды смотрят на него тысячью глаз. А из тысячи глаз укор. Не знает Ванг-ки куда ему от стыда деваться. Еле дождался рассвета.

Под деревом в палых листьях найдешь ссохшиеся ягоды. Нам подавай связку, а китайцу и одной ягодки довольно. На заре Ванг-ки пошарил в листьях, и из собранной горстки пожевал сладкий хвостик. И насытился. И снова улегся по дневному лежать палым листом среди листьев. И все глядит в свое зеркальце, не сморгнет.

И видит он: поле, на поле конь, сверкают копыта; конь грызет удила, золотой глаз косит. Вскочил Ванг-ки на коня. И понес его конь среди стеклянных гор и хрустальных скал.

На пути дворец, ни с чем не сравнить, краше хрустального и подводного.

Конь остановился.

Раскрылись двери, и выходит корявый замшелый пень. Вгляделся Ванг-ки, а это не пень, а стоит перед ним старик, весь согнут, от злости зеленой бородой трясет.

— Зачем, — говорит, — в мое царство пожаловал?

А смотрит, будто хочет жизнь из Ванг-ки лютым глазом выпить.

Не сробел Ванг-ки:

— А вот зачем пришел: отдай мне шкатулку и твою пленницу!

Не сразу ответил старик: его грозная бровь на бровь находила — туча на тучу.

— Ладно, бери и шкатулку и мою пленницу, а взамен… — и пальцем, как корень, не переломишь, он ткнул в зеркальце.

А зеркальце — единственная у Ванг-ки память о отце. Как ему с ним расстаться? Но вспомнив свою вину, дважды нарушенное слово, Ванг-ки сунул