Сказки - Наталья Кодрянская

частенько запустишь лапу в дупло, а другой прикроешь морду, и вытянешь соты сладкого меда. Полакомишься вдоволь, и поскорее от злых пчел заберешься подальше в густой кустарник, да завалишься спать. А как по лесу идешь топ, топ! — рябина, так та сама тебе полную шапку ягод накидает, только б ее не ломали. А то сядешь под орешник, время скоротать, примешься орехи щелкать. Да заглядишься на дуб и подумаешь: эко диво, огромный такой, пять медведей, взявшись за лапы, с трудом ствол обнимут. Подымешь голову, до верхушки никак не достать, только зря шею заломит. II каждую весну нарождаются у дуба дети-жолуди, сидят на ветках, мудрости отцовской набираются. А как подрастут, окрепнут, посходят с дерева и пойдут искать по свету себе удачи. У каждого своя доля, своя судьба. Кто обернется в орла и прямо к солнцу летит. Кто в добра молодца — и такому молодцу все нипочем: не берет его пуля, не рассечет меч. И побродив по свету без цели и без толку, странником вернется он к себе домой, станет снова жолудем, велит земле расступиться, ему местечко дать. Ляжет поудобнее, сверху землей да сучьями прикроется, и забудется богатырским сном. Нераз ту землю дождь оросит и смочит, ветер по лесу сухие листья разнесет, а там глянь, из-под земли выйдет молоденький дубок, гордо станет на сотне ног, задерет голову к небу: «далеко ли мне, спросит, до тебя?» И начнет расти не по дням, а по часам, пока макушкой в самое небо не упрется. А березки кудрявые…

Тут Миша вспомнил про лапти, плюнул с досады и заснул. Проснулся Миша от писка пингвина:

— Где вы этого чернокожего раздобыли? — пищал пингвин.

Зло взяло Мишу:

— Не желаю, — говорит, — чтобы ко мне всякая птица с разговорами обращалась: достаточно я от этой породы на своей земле натерпелся.

Хотелось белым медведям расспросить Михайлу Иваныча, что за обиду он претерпел от птиц, да не посмели гостя беспокоить: были они по нраву куда кротче Михайлы Иваныча.

Гостит Миша у белых медведей. Помог им строить из граненого льда медвежьи хоромы, натаскал простынь, одеял снежных полные горницы. Перенял рыболовную хитрость. К ухе страсть как пристрастился: ест ее и утром и вечером и в полдень. Наслушался немало сказок полярной ночи, любуясь как играют на небе багровые пазори. И нашел, что у белых медведей не такое уж плохое житье, как предсказывали березовые лапти. А вот что леса нет, свыкнуться никак не мог.

— Да что у вас тут за жизнь, — жаловался частенько Михайло Иваныч, — тьма да холод.

— А вот подожди, — отвечали ему белые медведи, — придет и к нам солнце. Усядется посреди неба золотым тюленем и станет день и ночь освещать наш край. Тут вздыбятся, встанут ледяные горы и пойдут гулять по широкому морю. От грохота да от треска смотри не оглохни, хватай багор, да гляди в оба, не то льдинами затрет. А то море примется петь песни: бывает не выдержишь и вместе с морем заголосишь. Морские песни все разбойничьи. А то сядешь на берегу посмотреть на проезжих, и кого только нет: и наш брат медведь, и круторогий олень, и семья пингвинов, моржи и тюлени вперемежку дружно плывут, не ссорятся. Чайки, так те с льдины на льдину спешат перелететь, чтобы поскорее до открытого моря добраться. А то пустишься вплавь: идет на тебя волна в корабль вышиной, а тебе все нипочем, зажмуришься, лапой загребешь, а откроешь глаза, и уж на другой волне еще выше качаешься, не разберешь где море, где небо, по волнам ли плывешь, по небу ли ходишь. Ну, да тебе не понять: для этого надо родиться белым медведем.

Собрался было Михайло Иваныч домой, да простудился. Трясет его лихоманка злая. Ланы со льда поднять не может.

Слушает Миша: воет ветер.

«Ужель, думает, смерть и за мной придет?»

А шла смерть, древняя карга. Буря не раз с пути ее сбивала, снег глаза слепил, вырывал ветер мешок из рук, да крепко его старая держит: не вырвешь! Как увидела Михайлу Иваныча, то-то обрадовалась, что нашла кого с собой забрать. Развязала мешок и велит медведю в него лезть. Взмолился Михайло Иваныч: «оставь меня, смертюшка, я лесной медведь, тут я только в гостях!» Да слышать ничего не хочет старая, трясет головой, и Мишу костлявым пальцем насильно в мешок пихает. Да мешок-то мал, не по мерке оказался, так по всем швам и разлезся. И пришлось ей уйти ни с чем. Да по пути, вот не ждала, она своему старому приятелю буруну в лапы попалась, вместе с ним плясала, чудила, и далеко он ее от тех мест с собой увел.

«Эх, думает Миша, дома и умирать не так страшно, чай медведиха меня заждалась».

И как только оправился, попрощался Михайло Иваныч с белыми медведями, к себе звал медку отведать и обратно в путь в свой родной лес.

МЕДВЕЖЬЯ ШКОЛА

нем невидимкой, а в темень горя светляками, стоит в лесу не простая, а медвежья школа.

То-то житье медведям!

Поди все медвежьи мастера и ученые вышли из дупляного училища.

Старшего Михайлу Иваныча ничем от других учителей нс отличишь: паука везде одна, разве что больнее других за ухо дернет, зато на его уроках сидели на мошкару не заглядывались.

Михайло Иваныч учил медвежат разным медвежьим паукам: как распознавать ловушку-яму от обыкновенной ямы и от ям ручьевых, выземленных гремучим весенним разливом, и яму — заячью лежанку, яму лисью — хвостяную номерку, да подземный провалившийся дом крота.

Нарисует Михайло Иваныч вострой тростинкой на нежной синеватой бересте железный капкан с приманкой, глубокую яму, заботливо прикрытую хворостом и палыми листьями, и заковыляют медвежата к доске, изволь сам рисовать. А не выходит капкан, или спутал, за такие соты-меды учитель больно смажет медвежонка еловым веником по лапе.

Как-то после урока вышел Михайло Иваныч пройтись за зеленую околицу.

Идет Миша в папоротниковой тишине, теплынь, благодать, цвели белые цветы можжевельника. И о чем-то своем лесном раздумался он. Как видит сквозь зелень кусок говядины. Невольно потянулся Михайло Иваныч к приманке и угодил лапой в капкан.

Завыл тут несчастный учитель, только бы вырваться ему на волю. Из всей силы дернул он лапу и провалился в яму.

Вот тебе и дупляная наука!

Еще громче взвыл Михайло Иваныч.

На вой прибежанe заячья, не лисья, а настоящая западня. Все до самых мелочей, как