Сказки - Наталья Кодрянская

МИХАЙЛО ИВАНЫЧ В ГОСТЯХ У БЕЛЫХ МЕДВЕДЕЙ

Ну, не горе, не обида? Пока Миша спал, два передних зуба у него выпали. И стало ему так скучно, что и сказать нельзя.

А чего, спрашивается, скучать, когда что ни день, солнце дольше в гостях засиживается, спешит всех порадовать. «Вот, думает, посвечу, погрею, откроются набухшие почки па деревьях, поди истомились, бедные, моего прихода дожидаясь».

Вербы в бархатных серых кацавейках, в золотых сережках, во все стороны качаются, боятся, что не всякий их, нарядных, заметит. Но шмель только и ждал их пробуждения и уже впился в золотую сережку. Больно затейнице, а молчит, все еще хорохорится. Старый музыкант ветер тихо движется с кипой нот — весенних песен. А от земли идет такой дурман, надо иметь крепкую голову, чтобы не опьянеть и не закружиться в весеннем воздухе вместе с жуками и бабочками.

А Мише все-то скучно, и сказать нельзя.

— Тебе бы, Миша, — смеется трясогузка, — и лето сидеть в берлоге, прохлаждаться!

А Мише от этих слов обидно стало: поймал неосторожную вертушку и зажал в кулак.

— Миша, — взмолилась птичка, — в лапе у тебя жарко, как в африканской пустыне, неба не вижу, выпусти!

Приоткрыл Миша лапу, да так, чтобы трясогузка могла только голову высунуть.

— Вот что, — говорит Миша, — расскажи мне что-нибудь веселое, да поскорее: скучно мне!

А у птички головка малая с заводом ровно на год, негде старым мыслям хорониться. Как вдруг вспомнила:

— Вот что, Михал Иваныч, совет тебе: путешествуй! Самое что ни на есть веселое. Да еще белых медведей увидишь.

Тут Миша от изумления пасть раскрыл и кулак разжал. А птичка порх, и улетела, да повыше к небу.

— Ну и чудеса, — думает Миша, — вот мы народ какой знатный: не только черные и бурые, а еще и белые медведи водятся!

И чует, горелой кашей запахло.

— Ну и дура баба, не доглядела! — сердится на свою медведиху Миша, — как же можно горелую кашу есть? поди, белые медведи кутьей объедаются, брагой запивают.

И опять одолела скука, просто беда! И с тех пор птицам от Миши житья не стало.

Целые дни проводит Миша то на поле, то в лесу: как бы ту птичку встретить и толком порасспросить про белых медведей.

Как-то в потемках вместо трясогузки поймал Миша ворону за хвост. Хоть и здорово его поклевала ворона, а все же он выпытал у нее, как добраться до белых медведей.

И захватя тайком от медведихи шапку, ни с кем не попрощавшись, пустился в дальний путь.

Будило солнце поутру Мишу, и шел он целыми днями, без устали. А как приходила ночь, устраивался на ночевку, сладко похрапывал. И во сне видел то свою медведиху, то белых медведей, а чаще всего родной лес. Долго шел Михайло Иваныч, аж мозоли натер на лапах, сорвал у березы шкурку, сплел себе лапти, и в березовых идет дальше.

А лапти ему и говорят:

— Ни к чему тебе, Миша, к белым медведям ходить, все это блажь, да и только! Нет края лучше, страны милее, чем Россия. Сам себя изведешь, нас износишь, по пыльной дороге, по кремнистым камням, сквозь кусты пробираясь. Только чур, уговор: не бросай нас на чужбине! Коль возвращаться станешь, иди тем же путем, возле сирой березы остановись, да нас подкинь: охота нам на своей стороне покой найти…

Осерчал Миша, скинул лапти.

— Без вас, — говорит, — тошно, а с вами прямо тоска. Возвращайтесь к себе, авось и без вас дойду!

И пошли лапотки. Идут по пыльной дороге, во все горло орут песни, возвращаются в свой лес под свою родную березу.

Постоял, поглядел им Миша вслед, нахлобучил шапку, и пошел через море-океан пытать судьбу.

И чем дальше идет, тем сумрачнее и небо и земля. Куда ни глянет, дичь да дебрь.

— Не пойму, — удивляется Миша, — дома лето, а тут холодина. Да и леса настоящего нет, все колючий кустарник, и еды подходящей нет, изволь грызть камни да мох.

Видно, звери побаиваются Михайлы Иваныча, никого на пути не довелось ему повстречать. От скуки на привалах стал Миша с эхом аукаться.

Как пошли, потянулись ледяные поля, стало солнце среди бела дня зевать да потягиваться, да такого зевуна дало, на ногах не удержалось и провалилось за снежную гору. Сделалось вдруг так темно, пришлось Мише идти ощупью, падать, подыматься. И ну ругать и кликать солнце!

Хоть шуба на Мише и важная, а холодновато небось. Не хочет он в том себе признаться, но здорово чихать стал на русский манер: как чихнет, получается «здрасте».

Повылезли из воды белые медведи, все, почитай, на голову выше Михайлы Иваныча. И стали его спрашивать: откуда родом, кто такой и почему такая грязная шуба?

— У меня шуба совсем не грязная, а считается куда знатной, — отвечал им Миша, — коль охотник на медведя с рогатиной идет или с вострым ножом, то целится прямо в сердце, чтобы шубу не испортить. А пришел я к вам издалека, посмотреть какие вы из себя, как живете. Да и о себе рассказать.

— Ну что ж, — отвечают белые медведи, — будь нашим гостем, поживи у нас. Тебя охотно послушаем и о себе расскажем.

Варили медведи уху и янтарной ухой Мишу потчевали.

— Не стану, — хмурится Миша, — такой ерунды есть. Где у вас тут лес, охота соснуть и поесть чего путного.

— Лес? — удивились медведи и все в голос закричали: — что это? где это водится? и как это есть надо? — белые медведи никогда леса и в глаза не видали.

— Да что же вы такие разнесчастные! — пожалел их Миша, — да всего, пожалуй, сразу не съешь, — добавил он с важностью, — вот идешь по лесу, окунешься в прохладу, в тишину. Только сук иногда под ногой крякнет, или дятел застучит по дереву, отбивает время. Нагнешься пошарить в траве, наберешь полную горсть синих, черных ягод, а то землянику красную. Под кустом сладкий гриб сорвешь, на лету золотого шмеля поймаешь. А самое чудесное в лесу, это дупло, не всякое, но