Сказки - Наталья Кодрянская

А Михайло Иваныч только и успел прокричать им вдогонку: «Прощайте». И подумал, жизнь-то, знать, ни ухом, ни ноздрей, ни зубом, ни лапой не охватишь!

И напал на него морок.

Пришли люди, видят медведь в яме, то ли спит он, то ли притворяется, да это не меняет: прощайся с лесом!

А когда Миша очнулся: странное дело, земля движется под ним и без его помощи, и куда несет его, неизвестно. Любя порядок, вынул Михайло Иваныч из своей шерстяной сумки записную книжку и записал по медвежьему счислению год, месяц и день случившегося с ним приключения.

В поезде с Мишей было немало таких же как и он мохнатых. Были и с крыльями, и с рогами.

Лиса бахвалилась: «везде жить можно!» Она еще не знает, что ей придется коротать свой век в домике за колючей изгородью в соседстве с рябенькими цесарками, павлином и другими вкусными птицами.

А пингвин не замечал дороги: так был поражен своим сходством с человеком, о котором раньше ничего не слышал.

И все эти звери, такие непохожие друг на друга, ехали чтобы поселиться в зоологическом саду и зажить вместе.

Там, где живет нынче Миша, все размерено, все по часам, и все дни как один. Редко что и происходит.

Да вот как-то сторож забыл запереть за собой дверь, этим воспользовалась семья обезьян. В два прыжка очутились обезьяны в саду и взобрались на самое высокое дерево. Пока глава семьи раскидывает умом, как добраться до своей жгучей родины, мать обезьяна показывает детям на движущееся по голубому небу запыхавшееся облачко, на тенистые деревья, на зеленую лужайку, на рассыпавшихся по саду, без устали поющих птиц. Обезьянкам все бы хотелось потрогать, подержать в цепких лапах. И вдруг видят солнце. Захотелось им на солнце, затормошили мать: «как бы нам на солнце взобраться?» Попробовали полететь, да мало чего вышло. Решили, всему виной хвост: за все без толку цепляется. Незаметно прошло время, наступил обеденный час, и проголодавшиеся обезьянки запросили есть. Мать обезьяна весь сад обшарила, да только нет нигде ни бананов, ни фисташек. Понурые ждали ее дети, жалея о клетке, где у них было всего вдоволь. А когда с пустыми руками вернулась мать, они не выдержали, и мелкие обезьяньи слезинки заблестели на их грустных глазах. А на вопрос матери: «далеко ли до Африки?» отец только пожал плечами. «Пора возвращаться в клетку, сурово сказал он, Африка детям не нужна!»

Слоны работали целыми днями, давая представления, у них не было и минуты на раздумье. Слоны ждали ночи, чтобы забыться сном, и видели свои тростниковые сны: эти сны прибавляли им силы так жить сто и еще сто лет.

Лев с завистью смотрел на бабочек. Вот они только что были в его тюрьме, и казалось, останутся навсегда, как и он, пленниками, но вдруг, одним взмахом крылышек, становились свободными: падали перед ними скалы, рвы превращались в лужицы. «Стать бабочкой!» Вот о чем в неволе мечтал царь зверей.

Страус, не желая менять привычек пустыни, при всяких пустяках зарывал голову в песок. И удивлялся, как это его дети обходятся без этой верной защиты. А страусята считали своих родителей отсталыми провинциалами, пекли из песка пирожки и были похожи на всех городских детишек.

Верблюд весь день расхаживал взад и вперед без дела, мечтал, как он построит себе дворец. «Крыши не надо, рассуждал верблюд, неба на всех хватит, и двери ни к чему, и так их тут достаточно». Но тайной его мечтой была пальма. Пальма росла тут же в саду в стеклянной теплице. Не раз проходил он мимо ее окон. «Когда-нибудь ночью, думал верблюд, в мой дворец придет пальма и будет любоваться па золотые звезды, рассеянные по синей крыше моего дома, в нить каплю за каплей прохладную воду колодца. А я под топот ее листвы проснусь в пустыне».

Жираф забавлялся им самим выдуманным миром, где и люди и дома и деревья стояли вниз головой, а облака плыли по голубой земле, стелясь пестрым ковром у его ног.

Миша в неволе жил, как все звери, в постоянной тоске и безделки, по мечта о побеге не покидала его. Однажды, когда он так топтался по своей темнице, высматривал лазейку, дверь неожиданно под его лапой подалась и он очутился па воле.

Поначалу Миша пустился было бежать, да опамятовался и пошел с оглядкой: на глаза кому нс попасть! А сердце так и бьется.

И слышит, кто-то тоненьким голоском причитывает. Огляделся и видит: в уголку в клетке сидит белка, орехов не грызет, а заливается горючими слезами.

— Знать, и тебе неволя тяжка? — удивился Миша.

— Я жила в сосновом бору, — говорит белка, — хорошо по весне в лесу: в лощинах от талого снега ручьи, деревья в прозрачных озерцах купаются; па каждой елке лучи солнца цветными леденцами висят, наберешь их полон подол, и с солнцем по лесу гуляешь.

Слушает Миша, чудно ему: о чем это белка рассказывает.

— Ты, белка, что-то путаешь. Я сам в лесу родился, ничего такого не бывало!

Л белка не то смеется, не то плачет.

Попрощался Миша с белкой, пообещал ей синей бересты серебряные стихи писать, и пошел дальше.

Идет Миша, а его из каждой клетки зверь кличет.

— Освободи нас, Михайло Иваныч, от горького плена, тяжкой неволи!

Хорек уж на что мелкий зверюшка, а и тот просит:

— Михайло Иваныч, у тебя такая лапища, ну что тебе стоит, открой мой железный куток!

Кенгуру, услыша разговор на улице, подошла на цыпочках к забору. А когда увидела медведя, скорей к себе в домик за решетку, и там заперлась на ключ.

Зайчиха клала зайцу на брюшко припарки из капустных листьев усатый объелся! — и уверяла зверей, что Миша ненастоящий!

А.жираф, увидя Мишу, до того испугался, что позабыл про свой выдуманный мир: все, и дома и деревья и небо, предстало пред ним в своих неприкрашенных буднях, и он загрустил.

Призадумался и Михайло Иваныч. До тех пор он был занят своим несчастьем, а теперь видит: и у других та же напасть-беда. Освободить зверей! Вот что остановило Михайлу Иваныча и он передумал спасаться в одиночку.

Весь день ходил Михайло Иваныч по зоологическому саду от клетки к клетке, толковал со старшими зверями что делать, да