Адмирал Колчак. Драма Верховного правителя - Владимир Геннадьевич Хандорин

Вопрос о легитимности

Принципиальное значение приобрел вопрос о легитимности власти А.В. Колчака, претендовавшей на роль всероссийской и признанной в этом качестве другими региональными белыми правительствами. Разумеется, она выглядела весьма относительной, поскольку была создана переворотом, но следует учесть, что после разгона большевиками Учредительного собрания формально и стопроцентно легитимной власти в России не было вообще. Если источниками формальной легитимности Временного правительства, созданного Февральской революцией, были акты об отречении от престола императора Николая II (в пользу брата Михаила), о назначении им же (при отречении) Временного правительства и об отказе великого князя Михаила Александровича от принятия престола до решения Учредительного собрания, то созданная Октябрьским переворотом советская власть никакой легитимности не имела. Тот факт, что ее признал II Всероссийский съезд Советов 26 октября 1917 года, ни о чем не говорит – Советы рабочих и солдатских депутатов на тот момент имели статус обычных общественных организаций, не наделенных законодательной властью. Таковой властью наделялось всенародно избранное на основе всеобщего, равного и прямого избирательного права Учредительное собрание, которое не признало диктатуру большевиков и на первом же заседании потребовало от них восстановить демократические свободы, коалиционное многопартийное правительство, прекратить произвол и преследования оппозиции. Именно поэтому Учредительное собрание было разогнано на второй день своего существования, 6 января 1918 года, правительством большевиков как «контрреволюционное».

Власть же А.В. Колчака хотя и опиралась на переворот 18 ноября 1918 года, но формально ее источником был передавший ему власть Совет министров, назначенный Директорией (власть которой была признана съездом уцелевших депутатов Учредительного собрания) и признавший факт ее «распада» по непредвиденным обстоятельствам (в результате переворота, непосредственные исполнители которого прошли формальную процедуру суда, прежде чем были оправданы с учетом обстоятельств, вызвавших их действия).

Но и это не все. Высшим судебным учреждением и хранителем законности и права в России при Временном правительстве оставался Сенат, унаследованный от дореволюционного периода и признавший его власть. Этот же Сенат накануне своего разгона большевиками в ноябре 1917 года успел признать советскую власть «лиц, именующих себя народными комиссарами», «незаконной» и «преступной»[221]. Этот же Правительствующий Сенат в лице наличных членов, собранный вновь в январе 1919 года при Колчаке, признал его власть законной (подробнее об этом расскажем в следующей главе).

Так или иначе, даже с точки зрения формально-юридической власть Российского правительства А.В. Колчака была относительно легитимной по сравнению с советской властью.

Краеугольные камни Белой идеи

Как уже говорилось, Белая идея по своей сути представляла синтез консерватизма (в смысле учета национально-исторического опыта, менталитета и традиций) и либерализма (в смысле применения идей общечеловеческого прогресса к этим реалиям). Этот синтез, как поиск «золотой середины», родился, с одной стороны, по причине крушения традиционной российской монархической государственности, с другой – на фоне бесславного краха демократической власти Временного правительства.

В самых общих чертах политическая и социальная программа белых, сформулированная в декларациях Колчака и Деникина в первой половине 1919 года, сводилась к следующим основным положениям:

1. В политическом вопросе: на текущий момент, до полной победы над большевиками – военная диктатура, при сохранении преемственности в законодательстве и символике от дооктябрьского Российского государства (в каких-то элементах – от дофевральского, в каких-то – от Временного правительства; подробнее рассмотрим это в следующей главе), при опоре на национальные традиции и православную церковь. Насколько умеренно авторитарная военная диктатура белых отличалась по содержанию и методам от тоталитарной диктатуры большевиков – увидим далее.

На будущее предполагался созыв на основе всеобщего и равного избирательного права нового Национального Учредительного собрания; старое, разогнанное большевиками Учредительное собрание (возрождения которого добивались эсеры и их союзники), белые не признавали из-за его левизны и демократизма под предлогом того, что оно было избрано «в обстановке народной смуты», а в свете последующих событий и утратило свою легитимность. В ранних изданиях протокола допроса А.В. Колчака следственной комиссии в Иркутске содержится его убийственная фраза: «Я считал, что если у большевиков и мало положительных сторон, то разгон этого Учредительного собрания является их заслугой, что это надо поставить им в плюс»[222]. С аналогичным презрением об этой демократической «говорильне» отзывался и большевистский вождь В.И. Ленин. При этом при правительстве А.В. Колчака, имевшего в глазах всей белой России статус общенационального, была создана и работала подготовительная комиссия по выборам в новое Национальное Учредительное собрание, в конце концов разработавшая детальный проект закона о выборах (подробнее о нем – также в следующей главе). Предполагалось, что это собрание и определит будущий государственный строй России.

Таким образом, белые вожди и идеологи уклонялись от прямой постановки лозунга монархии или республики; такая позиция получила название «непредрешения», т. е. окончательное решение вопроса о будущей форме власти официально как бы передавалось на волеизъявление народа. Хотя ядро Белого движения – офицерство – было, как уже говорилось, настроено в основном монархически, их предводители (и Колчак, и Деникин, и другие), частично и сами сохранившие симпатии к монархии (а некоторые, как В.О. Каппель, М.Г. Дроздовский, М.К. Дитерихс, А.П. Кутепов и другие – и откровенный пиетет к ней), учитывали тот факт, что монархическая идея в предреволюционные годы и за время революции была сильно дискредитирована в глазах широких масс народа (миф о том, что крестьянство сохраняло монархические иллюзии, лишен всяких оснований – это уже гораздо позднее, в годы сталинской коллективизации ОГПУ регистрировало наличие ностальгии по монархии среди значительной части крестьянства – т. е. когда большевики окончательно «взяли за горло» и стали отбирать землю, русский мужик вспомнил добром «батюшку-царя», но в первые годы после революции, получив вожделенную помещичью землю и вернувшись с надоевшей, непонятной ему мировой войны, он не испытывал никакой ностальгии). Даже казачьи станицы, прежняя опора монархии, в своих наказах времен Гражданской войны высказывались против нее. О крестьянах и рабочих и говорить нечего. Бывший царский премьер-министр (в 1911–1914 годах) граф В.Н. Коковцев, поэтесса Марина Цветаева и другие современники отмечали, что к известию о расстреле Николая II рядовые обыватели отнеслись либо с черствым равнодушием, либо даже со злорадством, редко можно было встретить сочувствие. Что касается прессы, то в ней признаком «хорошего тона» в эти годы стало осуждать монархию по поводу и без повода, что переходило всякие границы разумного: получалось, что все выдающиеся завоевания России, в том числе культурные, были осуществлены вопреки власти Романовых, а все негативное (экономическая отсталость, малограмотность народа и т. п.), наоборот, вменялось ей в вину.

Был ли сам Колчак монархистом? Сведения на этот счет противоречивы (о чем говорилось и в предыдущих главах). Некоторые его соратники, как адмирал М.И. Смирнов и генерал К.В. Сахаров, в эмиграции отвечали на этот вопрос утвердительно; генерал М.К. Дитерихс отрицал