Стоп-кадр. Легенды советского кино - Николай Ирин

Итак, типичный персонаж – приспособленец. Колобок. «И от бабушки ушел, и от тигра…» Природа не наделила его пламенным взором Урбанского, железной волей ульяновского героя, ангельским ликом Смоктуновского или ефремовским конструктивным психологизмом. «Не орел», ну и ладно.

Тем не менее оказалось, что способен из раза в раз решать непосильную, на первый взгляд, задачу – этого своего приспособленца оправдывать. Порой усердствует как будто чересчур: Сарафанов в «Старшем сыне», похоже, несколько переутеплен. Однако почти во всех иных случаях Леонов мастерски передает сложную, весьма сложную натуру в лице мирного, осторожного мещанина.

Предъявляет двойственность: персонаж одновременно очень хороший человек и отчасти сомнительная личность. Если внимательно рассматривать роли, то можно получить удовольствие особого порядка – внезапные переходы из положительного модуса в отрицательный и обратно показаны виртуозно, тонко и неожиданно.

Авторы «Джентльменов удачи» сделали эту внутреннюю работу актера явной, словно обнажив прием: Леонов попеременно играет добродушного директора детсада и бесчеловечного уголовника. А на деле все еще сложнее: директор, педагог тоже неоднозначен, властно-грубоватые нотки в его будто бы благодушной партии периодически фонят, настораживают, пугают.

Повторимся, на Евгении Павловиче издавна стоит «клеймо» добряка, что мешает адекватно оценивать выдающиеся открытия-метаморфозы. Массовый неосознанный человек – именно леоновское достижение, фирменная «фишка», кредо. Изнанка такого homo sapiens из народившегося потребительского рая – его материал.

«Тридцать три» и «Слезы капали» Георгия Данелии, «Зигзаг удачи» Эльдара Рязанова не превращаются в одномерную сатиру лишь потому, что сам Леонов осознает-чувствует невменяемость и соответственно уязвимость своих персонажей, держит руку на пульсе их жизни, причудливой на глубине, но такой примитивной на социальной поверхности.

В «Осеннем марафоне» Олег Басилашвили блестяще играет рефлексирующего интеллигента. Бузыкин существует в режиме непроходящего невроза. Что есть подобное состояние? Шаг к осознанию. Человек внезапно начинает чувствовать внутреннее расщепление, конфликтует с окружающими и самим собою.

Рядом с Бузыкиным – леоновский слесарь Харитонов. Тот пребывает в режиме предневроза (или даже предпред…), тотальной неосознанности, совершенно не знает самое себя, но этим обстоятельством нимало не озабочен. Его «цельность» абсолютна. Он – отнюдь не Платон Каратаев и не Иван Африканович Дрынов из повести Василия Белова «Привычное дело». Человек нового городского уклада, не готовый его осмыслить, но способный тем не менее к нему приноровиться.

Характерен эпизод с курткой Бузыкина, преподнесенной любовницей и выброшенной на улицу женой. Эта вещь отменно символизирует внутренний конфликт главного героя. Но слесарю Харитонову найденная и зашитая куртка приходится впору, никаких проблем! Подарок судьбы, который слесарь принимает спокойно, как должное. Леонов играет невозмутимость человека, не пропускающего внутрь себя ни одной внешней проблемы, ни единого непрошеного концепта.

Авторитарно, нагловато и методично он спаивает отечественного интеллигента и зарубежного интеллектуала. Вся эта сюжетная линия легко могла превратиться в примитивную сатиру, в бесцеремонные нападки шибко грамотных кинематографистов на простака из народа. Однако за дело взялся Евгений Павлович Леонов и своего бездуховного персонажа почти полностью оправдал «в глазах общественности». Харитонов приемлет жизнь такой, какою она ему дана. Он – «живой», у него своя правда, своя душа, свое достоинство, своя скрытая до поры тайна. Это умение Леонова пометить каждую роль «надмирным» сиянием поразительно.

После каждого дурного штриха – легкая оправдательная ретушь, артист словно подчищает чужое «плохое». Тут искусство предельного уровня, игра большого мастера.

Особняком стоит роль в «Большой перемене». Редкий случай: персонаж Леонова, Степан Семенович Леднев, фактически безгрешен. Эта картина – талантливая разработка мотива «идеального человека», духовного развития и верного пути. Чрезвычайно сложная задача полностью выполнена, что доказывается неизменной востребованностью мини-сериала спустя сорок лет после первого выхода на телеэкраны.

Степан Семенович цементирует фильм, он, по сути, достиг некой «гражданской святости», понял главное и недаром бросает «школу жизни» добровольно: больше нечему учиться.

Леонову удается невозможное: пренебречь столь любезными его артистической натуре намеками на теневую, не осознанную персонажем часть души. Леднев тоже всецело погружен в быт. Однако его цельность – свойство праведника, а не потребителя.

Как убедительно выговаривает этот шоферюга проявившему слабость учителю: «Нестор Петрович, это жизнь, дорога, колдобина на колдобине, ехать надо». Текст вполне заурядный, как его играть, как углубить? Для Леонова – легко. Он уже нарастил жизненный объем, обложил своего героя трудными «онтологическими» обстоятельствами, не прописанными в сценарии, но мастерски, тонко и ненавязчиво протащенными в картину исполнителем: в интонациях, пластике, красноречивом молчании.

Выглядит грандиозно, когда Леднев устраивает «товарищеский суд» над разбежавшейся семейной парой. Мы знаем, что и сам он (Степан) в одиночестве, судя по всему, драматическом. Попытка примирить молодоженов – словно урок, переплавка собственного отрицательного опыта в новый положительный. Смеется, приговаривая: «Да какой я судья, мы же все товарищи!»

Удивительно, но даже сегодня, в эпоху дремучего индивидуализма, эта ходульная, «книжная» реплика волнует. Благодаря той искренней убежденности, которой она гениально подкреплена.

Драгоценные мелочи

Инна Макарова

Инна Владимировна Макарова (1926–2020)

В «Опавших листьях» Василия Розанова имеется замечательная по своей точности автохарактеристика: «У меня есть какой-то фетишизм мелочей. Мелочи суть мои «боги». Все «величественное» мне было постоянно чуждо. Я не любил и не уважал его… Я весь в корнях, между корнями. «Верхушка дерева» – мне совершенно непонятно (непонятна эта ситуация)». Ушедшая от нас весной прошлого года народная артистка СССР Инна Макарова этому розановскому кредо верна была всегда, и ключ к познанию ее актерской-человеческой индивидуальности искать нужно где-то здесь.

Когда знакомишься с поздними монологами и репликами актрисы, ее ответами на вопросы журналистов, поначалу изумляет ее, казалось бы, слишком цепкое внимание к деталям своего прошлого (и настоящего, которое прошлым становится буквально в один миг) – мелочам быта, нюансам повседневного общения: кто, когда и во что был одет, какие словечки в разговоры вставлял, в каком антураже проходила та или иная встреча. Увлеченно рассказывая о давным-давно состоявшихся поездках с матерью по Алтаю, Инна Владимировна выдает подробность за подробностью: «На ночь остались без лошади и проводника… Позже-таки добрались до золотого прииска «Спасский»… Помню там морковь – большую, сладкую».

Практически все снимавшие Макарову кинорежиссеры – великие, среднего уровня и откровенно слабые – одинаково чувствовали эту органическую привязанность актрисы к рядовому событию, редкую способность одухотворить бытовую текучку. Они обязательно предписывали ее героиням соответствующие реплики, погружали их в привычную атмосферу. Вот – Дуся в выдающейся, хотя и полузабытой картине «Женщины»: «Нет, вы мне песку-то не ложите, я вот с конфеточкой». А вот – буфетчица