Король пиратов. Удивительная история Генри Эвери и зарождение Золотого века пиратства - Шон Кингсли

острова, которому настоящим предоставляются полномочия рассматривать эти дела и выносить решения, как и в других случаях преступлений, и должны подвергаться смертной казни без церковного отпущения»[513].

Охотники и информаторы начали требовать вознаграждения за обнаружение Генри Эвери, его людей и Fancy. Джон Данн потребовал 500 фунтов стерлингов за сообщение герцогу Шрусбери, что корабль Эвери находится у острова Провиденс[514]. Один ходатай вместе с матерью просил 100 фунтов за то, что они обнаружили товары и деньги, принадлежавшие пиратам экипажа Эвери, и передали их судьям Певону и Болдуину[515]. Уильям Филипс и Эдвард Сэвилл хотели получить по 50 фунтов за донос на своих товарищей-матросов[516]. В декабре 1700 года Филип Миддлтон получил награду 40 фунтов из денег Секретной службы[517]. Томас Дэвис потребовал оплатить его расходы и выдать награду за поимку Уильяма Мэя и Уильяма Бишопа, застуканных с иностранным золотом.

С сентября 1696 по май 1701 года Ост-Индская компания произвела множество выплат: 56 фунтов И. Дэвису за задержание пиратов, 66 фунтов капитану Сауту за то же самое, 319 фунтов И. Бромвеллу и компании и 341 фунт П. Дренкуру[518]. Однако добиться приговора было непростым делом. В июле 1697 года обвинения предъявили еще двум членам команды Эвери, но Генри Адамс сбежал из тюрьмы до начала слушаний, а Дэвида Адамса признали невиновным после того, как один свидетель показал, что Эвери принудил обвиняемого к преступной жизни[519].

Когда в декабре 1698 года лорды-судьи Англии предложили всем пиратам «заверение в нашем наиболее милостивом прощении», если они откажутся от своей деятельности (это предложение будет отозвано 30 июня 1699 года), Генри Эвери из королевского прощения исключался[520]. Короля пиратов по-прежнему искали – живым или мертвым.

Часть третья

Глава 15

На секретной службе Его Величества

Из окна таверны в Фалмуте Генри Эвери наблюдал, как волны Ла-Манша разбиваются о берег. Он знал эти воды, поскольку плавал по ним с детства. Знал их норов, куда они ведут, какой вред может нанести их мощь. До Рождества 1700 года оставалось всего две недели. Никто не забыл короля пиратов – ни правительство, ни свора ищеек, идущих по его следу.

Однако с наступлением нового века мир смотрел вперед, а не назад. Четыре долгих года никто не видел Эвери, и власти за дверями дворцов начали смиряться с мыслью, что он, скорее всего, ведет жизнь правителя пиратов на краю света. Лучшие умы Адмиралтейства и Королевского флота не смогли выследить его и предать суду. Король пиратов растворился.

Эвери отложил перо и привел мысли в порядок. Фалмут – прекрасный город для отдыха. Здесь есть всего понемногу. Может, он и тихий, но точно не сонный. Эвери окончательно стряхнул дремоту, сосредоточившись на больших государственных делах, которые могли повлиять на то, выплывет Британия или утонет. Эвери заказал еще одну пинту эля в пабе «Пенни, скорей сюда» и с удовольствием потягивал напиток. Паб получил свое название от старой дамы, которая с 1600 года управляла отсюда паромной переправой[521]. Эвери не являлся большим поклонником пива, но ему требовалось стать своим, изобразить моряка, занятого торговлей. Прежде всего ему требовалась безликость.

Через гавань Фалмута (когда-то именовавшегося Фаламуа) проходило множество кораблей. Сам город был непримечательным, однако природа создала здесь «гавань, весьма известную и знаменитую, и в некотором роде самую главную во всей Британии»[522]. Даниель Дефо считал ее «достойнейшим и самым лучшим путем для судоходства, какой только есть на всем острове Британия»[523].

Жизнь здесь пошла в гору во второй половине XVII века, когда сэр Питер Киллигрю, 2-й барон Арвенак, построил причал и убедил власти перенести таможню из Пенрина в Фалмут. Киллигрю добился, чтобы правительство выдало ему разрешение на организацию еженедельного рынка и двух ярмарок в Фалмуте, а также на управление паромной переправой до Флашинга, отделенного от центра города проливом Каррик-Роудс. Так появился городок Фалмут, который постепенно рос: в 1664 году здесь насчитывалось 10 домов, а к приезду Генри Эвери – 350[524].

Возможно, Фалмут 1700 года и ощущал отдаленность от проторенных путей – 66 миль от Плимута и 295 миль от Лондона – но он уже прочно занял место на карте мира. Эвери вел перепись товаров, которые выгружались на его причалах, – лес, пенька, жир, зерно и железо из Северной Англии; вино, фрукты и крепкие напитки из Испании, Португалии и Нидерландов; и, конечно, ром и сахар из Вест-Индии. Фалмут отправлял в мир корнуолльское олово, медь, сукно, сардины, масло и горы хлопчатобумажных товаров. Всю эту торговлю защищали нависающие стены замка Пенденнис – устрашающего оборонительного форта, сооруженного по воле короля Генриха VIII[525],[526]. Эвери старался держаться подальше от замка, чтобы не натолкнуться на людей из своей прежней жизни.

Фалмут казался Эвери уютным и знакомым местом – уменьшенным вариантом родного Плимута, но с гораздо большей гаванью. Два города соперничали издавна, трубя о своих преимуществах. «Как Плимут похваляется более богатыми и достойными поселениями и большим изобилием рыбы по сравнению с Фалмутом, так и Фалмут кичится тем, что в нем может бросить якорь сотня парусников, и ни один из них не увидит мачты соседей, что не под силу Плимуту», – отмечал антикварий Ричард Кэрью в 1603 году[527]. Прогуливаясь вдоль бухты, Эвери вспоминал свое детство в Плимуте – те дни, по которым очень скучал, но не мог вернуть.

Пусть Фалмут и был гораздо меньше Плимута, но тем не менее здесь требовалось всегда быть начеку. В городе хватало любителей совать нос в чужие дела. Даже когда Эвери тихо сидел в углу пивной «Пенни, скорей сюда» с выражением лица, которое явно предлагало держаться от него подальше, находились люди, стремящиеся найти слушателя и излить свои истории. Прямо сейчас один старый корнуоллец рассказывал, как врач только что ампутировал ему пальцы на ноге. Он перепачкался землей, поскольку только что закопал их во дворе местной церкви, готовясь к дню воскресения. «Я же не могу предстать перед Господом без пальцев ног», – объяснял он всем, кто его слушал[528].

А еще ходили благотворители, смиренно собиравшие пожертвования на всевозможные добрые дела. У Эвери просили деньги на выкуп людей, попавших в рабство в Алжире и Турции, на ремонт церквей, на помощь протестантам, бежавшим из Франции. Не иссякали жертвы кораблекрушений, которым требовалась