Письма. Том второй - Томас Клейтон Вулф

сердцем и с некоторыми догадками. Мне не терпится взяться за книгу. Я знаю, что она будет хороша, если у меня хватит сил изложить ее на бумаге так, как я ее задумал. Одно можно сказать с уверенностью – я еще не израсходовал свою нервную энергию: Я брожу по палубе, как зверь. Мне не терпится сойти на берег. Я поговорил со всеми пассажирами, и у меня уже появились жестокие симпатии и предрассудки.

Я очень скучаю по «Скрибнерс» и по встрече с вами – думаю о вас с самым теплым и нежным чувством. За последний год это место стало частью моей жизни и привычки.

Хотел бы я рассказать вам, как великолепен большой корабль в море, или о великолепии и красоте моря и неба, которые всегда разные. Мы приближаемся к побережью Англии, дни стали длиннее, и мимо нас начали проходить бродяги и пароходы, направляющиеся в Америку. Весь день над водой проносятся чайки. Я с величайшим нетерпением жду завтрашнего дня, чтобы увидеть землю: она никогда не переставала трогать меня до глубины души.

Я не могу написать хорошее письмо на корабле – движение, дрожание двигателей и скрип дерева разрушают концентрацию. Я напишу позже из Парижа. До свидания…

С наилучшими и теплыми пожеланиями,

Том

Алине Бернштейн

На борту судна «Волендам»

Суббота, 17 мая 1930 года

Дорогая Алина:

Корабль приплывает в Плимут завтра, я подумал, что лучше отправить тебе это письмо до закрытия почты. Это плавание было очень медленным и спокойным: в целом погода была хорошей, хотя вчера было немного неспокойно – туман, пасмурное небо и зловещее маслянистое море, которое кренило корабль. Я думал, что это английская погода, но сегодня небо яркое и сверкающее, я уже видел, как летают чайки с суши. Мы также начали проходить мимо других лодок – мы приблизились к земле, я взволнован перспективой увидеть ее – меня всегда очень трогает предчувствие увидеть землю после нескольких дней пребывания в этой огромной водной пустыне.

На этом судне я не делал абсолютно ничего, кроме как спал, ел и беспокойно слонялся из одного конца судна в другой. Люди здесь очень тихие и степенные – голландцы, которые часто ездят по делам. Много деловых людей, которые часто ездят туда-сюда, и другие люди, которые возвращаются, чтобы повидать стариков дома[.] Здесь нет туристических вечеринок и очень мало молодежи[.]

Поездка принесла мне много пользы – у меня много энергии, я чувствую себя отдохнувшим и буду рад сойти в Булони в понедельник утром. Десять дней – это слишком долго. Я выезжаю рано утром в понедельник и сразу же отправляюсь в Париж – напишу тебе через день или два после приезда. Я уношу с собой самые яркие впечатления о Нью-Йорке, о плавании на корабле и о тебе. Хотя я нахожусь на расстоянии около двух тысяч миль, пока пишу это, все это очень близко и реально. Я с нетерпением жду своей новой книги. Я продолжаю делать заметки, но хочу поскорее взяться за нее[.] Твоя каблограмма пришла сразу после ужина – я вздрогнул, когда открыл ее. Возможно, я не буду писать тебе часто, потому что считаю, что это плохая привычка, если в этом нет особой необходимости. Думаю, я рассказал тебе почти все новости о плавании, а это практически ничто! Я знаю, что это скучное письмо, но корабль уничтожает в нас способность к концентрации – всегда есть гул и дрожь двигателей, качка и волнение, скрип деревянных конструкций внутри, как старая кожа. Хотел бы я рассказать тебе о виде и цвете моря, которое еще ни разу не было одинаковым, или о паре великолепных закатов, или о луне, бросающей на воду огромные блики света. Мы плывем далеко на север, почти на край Анлии – сейчас шесть часов, солнце еще высоко, дни становятся длиннее.

Я не люблю никого на свете, кроме тебя, и никогда не будет никого, кого бы я мог любить так, как тебя. Я надеюсь и молюсь, чтобы у меня получилась прекрасная книга, желаю тебе счастья и благополучия во все времена. Пожалуйста, напиши мне о своих планах и расскажи, что ты делаешь. Сходи на Пятнадцатую улицу и посмотри, нет ли там почты, а также не могла бы ты оставить указания, чтобы почту пересылали мне. Не могла бы ты также зайти в банк «Кукурузная биржа» на Седьмой авеню и Четырнадцатой улице и узнать сумму моего баланса. Также спроси, оплачен ли чек Фрэнка Тура на 141 доллар, и сообщи мне, сколько осталось.

Ты – управляющая моими делами, и если миссис Бойд будет плохо себя вести, мне будет легче думать, что ты мне поможешь. [Вулф никогда особо не заботился о Мадлен Бойд. Два года спустя его подозрения относительно нее подтвердились, когда выяснилось, что она не переслала гонорар в размере 250 долларов от немецких издателей романа «Взгляни на дом свой, Ангел».]

Да благословит тебя Бог, я надеюсь, что это письмо застало тебя в добром здравии и расположении духа. Еще раз шлю тебе мою самую дорогую любовь[.] Том.

На этом судне есть семья евреев – их фамилия Кан, отец – врач. Есть еще дочь и мама. Они едут в Рапалло, чтобы навестить Макса Бирбома! Сестра госпожи Кан – жена Биербома! Что ты об этом знаешь!!!

Алине Бернштейн

Париж, Отель «Мондиаль»

Вторник, 20 мая 1930 года

Дорогая Алина:

Вчера я приехал в Париж, а этим утром получил несколько писем от родственников и телеграмму от тебя в «Гарант Траст Ко». Еще я получил телеграмму вчера, когда высадился с корабля в Булони. Несколько слов от тебя, вызывают у меня гораздо большее волнение, чем письмо от кого бы то ни было: я пишу это [письмо] поздно вечером – я был занят весь день и был совершенно один: правда в том, сегодня я напился и скучаю по тебе, но ты это знаешь. Помнишь фрагмент у поэта Горация, который ты повесила у меня дома на Пятнадцатой улице: «Можно изменить небо, но не душу». [Цитата из Горация (в переводе Николая Гинцбурга) звучит следующим образом: «Только ведь небо меняет, не душу – кто за море едет.». Послания, XI, 27.] Это сущая правда, а моя душа в последнее время полна бурь и волнений. Молись за меня, чтобы я написал хорошую и красивую книгу: это единственный способ обрести хоть какой-то покой[.]

В Париже сейчас очень красиво, но холодно. Вчера, когда мы ехали из Булони, местность