Два пути. Русская философия как литература. Русское искусство в постисторических контекстах - Евгений Викторович Барабанов

ли все это, что и свободой веру, и молитву, и творчество следует упразднить или отодвинуть в «область демонического»? Безусловно нет! В этом мире все двоится; во всем скрывается возможность подмены, искажения, падений. Но именно поэтому ничто в этом мире не должно принадлежать антихристу, ничто не должно оставаться без благодатного света. И более всего это касается религиозного творчества, призванного воплотить нашу веру на языке культуры. Думается, здесь нет нужды приводить доказательства; история Нового времени переполнена ими. «Свято место пусто не бывает», – гласит известная поговорка. И действительно, там, где христиане отступали от нужд мира, где угасала их инициатива и творческое деяние, там стремительно разрасталась стихия секулярной и антихристианской жизнедеятельности.

…Человек призван к спасению. Но его спасение невозможно в одиночестве. Он – представитель Народа Божия, один из членов всеобщего Тела: в этом смысл Церкви. И Церковь обращена ко всем, ко всему миру. Она не изолирует нас от этой жизни, но ставит на границе двух планов бытия: Царства Божия и мира сего. Эта двойственность нашей жизни превращает ее в непрестанную борьбу. Мы знаем, что именно нам, христианам, вручено дело спасения, ибо если мы стали Народом Божиим, членами Тела Христова, то мы, тем самым, взяли на себя и Его дело. И потому нам дана власть «наступать на змия и скорпиона», возвещать Царство Божие и проповедывать Евангелие. Это – великая ответственность христиан перед миром, требующая от нас инициативы и активности. На последнем суде человеческой истории мы должны будем дать ответ не только за свою душу, но и за судьбу доверенного нам мира. И не окажемся ли мы в положении того нечестивого раба, который получив на хранение талант, – вместо того, чтобы приумножить богатство, – не нашел ничего лучшего, нежели припрятать его?

Примечания

1. П. А. Флоренский, специально занимавшийся историей перспективы, пришел к следующему выводу: «историческое дело выработки перспективы шло вовсе не о простой систематизации уже присущего человеческой психофизиологии, а о насильственном перевоспитании этой психофизиологии в смысле отвлеченных требований нового миропонимания» («Обратная перспектива»).

2. Сознаю, что термин «медиоцентризм» (от фр. medieval = средне-средневековый) – не особенно удачен, но в русском языке пока еще нет иного эквивалента для краткого выражения этого понятия.

Континент. Литературный, общественно-политический и религиозный журнал. 1976, № 6, с. 293 – 328

Забытый спор

(О Вл. С. Соловьеве)

Очередное закрытое заседание Московского Психологического Общества 19 октября 1891 года началось несколько необычно: вместо двух-трех десятков постоянных его участников неожиданно явилось… почти четыреста человек! Уже за четверть часа до начала заседания вся лестница, ведущая в зал правления Университета, где обычно происходили собрания Общества, была занята жаждущими попасть в него. Всё было настолько переполнено, что некоторым не удалось даже раздеться. Из затруднения вывел Н. Я. Грот – с обычной своей стремительностью получив разрешение открыть для заседания Актовый зал. Зал быстро наполнился самой избранной публикой: профессора, литераторы, члены Общества в небывалом числе. Вся московская знать имела здесь своих представителей (87,139 – Первая цифра в скобках означает ссылку на порядковый номер библиографии, приложенной в конце публикации; вторая – страницу).

И хотя тема доклада звучала как будто вполне «академически» – «О причинах упадка средневекового миросозерцания», – почти все присутствующие догадывались: философ и богослов Владимир Сергеевич Соловьев вряд ли ограничится только лишь проблемами далекой истории. Действительно, уже с первых слов стало ясно, что речь пойдет не столько о Средних веках, сколько о самом существе христианства – о его исторической судьбе, о его месте в современной жизни. «Средневековым миросозерцанием, – начал свой реферат Вл. Соловьев, – я называю для краткости исторический компромисс между христианством и язычеством – тот двойственный полуязыческий и полухристианский строй понятий и жизни, который сложился и господствовал в Средние века как на романо-германском Западе, так и на византийском Востоке… Я нахожу полезным и важным выяснить, что христианство и средневековое миросозерцание не только не одно и то же, но что между ними есть прямая противоположность. Этим самым выяснится и то, что причины упадка средневекового миросозерцания заключаются не в христианстве, а в его извращении, и что этот упадок для истинного христианства нисколько не страшен»…

«Существенное и коренное отличие нашей религии от других восточных, в особенности от мусульманской, – продолжал Соловьев, – состоит в том, что христианство, как религия богочеловеческая, предполагает действие Божие, но вместе с тем требует и действия человеческого. С этой стороны осуществление самого Царства Божия зависит не только от Бога, но и от нас, ибо ясно, что духовное перерождение человечества не может быть только внешним фактом; оно есть дело, на нас возложенное, задача, которую мы должны разрешить».

Но как осуществляли это дело христиане в истории? Как решали эту задачу первые христианские поколения? Средневековье? Новое время?

Отвечая на эти вопросы, Соловьев развивает концепцию христианской истории как истории по преимуществу драматической: человечество стремится к Божественной правде, но одновременно и соблазняется о ней, извращает её и отпадает в ложное её истолкование. Христианство – это непрестанная борьба, напряженный труд в великом деле осуществления Царства Божия. И подлинное проникновение в существо богочеловеческой религии, духовное перерождение человека – процесс долгий и мучительный. Из Евангелия мы знаем, как трудно было даже близким ученикам Христа понять дух Его учения. Явление Христа поразило их, но не сразу переродило. «Они верили в Него, как в факт высшего порядка, и ждали от Него установления Царствия Божия, также как внешнего факта. И именно на них, на этих избранниках, на этой соли земли, мы лучше всего можем видеть, как мало значит такая вера в Божественное как во внешний сверхъестественный факт. Не случайно, конечно, в знаменитой гл. XVI Матфея поставлены рядом: величайшая похвала Петру за его горячее исповедание правой веры и затем такое обращение к тому же Петру: «Отойди от Меня, сатана! ты Мне соблазн; потому что думаешь не о том, что Божие, но что человеческое». Значит, можно иметь самую ревностную, самую пламенную и самую православную веру и однако же не иметь Духа Божия и уподобляться сатане, как и в другом месте Нового Завета говорится: «и бесы веруют и трепещут».

Сошествие Святого Духа в Пятидесятницу – внутренне переродило апостолов, превратило их общину в Церковь Христову. И христиане первых трех веков, гонимые языческим государством, но одушевленные верою и искренним убеждением, стали закваской нового общества. Правда, большинство христиан относилось к Царству Божию внешним образом: ожидало его пришествия, как внешней чудодейственной катастрофы, которая должна разразиться со дня на день… Но,