Жизнь Степана Бандеры: терроризм, фашизм, геноцид, культ - Гжегож Россолински-Либе

как и во время допросов, на каждый вопрос отвечал молчанием504. Некоторые из обвиняемых прибегали к приему с языком и во время следствия. Например, Бандера заявлял, что он «умеет говорить и писать по-польски, но отказывается использовать этот язык»505. Другие обвиняемые также утверждали, что они знают польский язык, но не будут его использовать, так как это язык их «врагов и оккупантов»506. Об этих лингвистических перебранках в газете Ilustrowany Kurier Codzienny вышла «сенсационная» статья под названием «Провокация: подсудимые не хотят давать показания на польском языке!»507.

Первым обвиняемым, согласившимся давать показания по-польски, был Мигалъ. Он оправдал свое решение напоминанием, что Варшава находится не на территории Украины, и поэтому он, давая показания на польском языке, не причиняет ущерб украинскому народу508. Он признал себя виновным и заявил, что хочет рассказать обо всех своих преступлениях, в том числе об убийстве Бачинского, и о преступлениях, совершенных другими обвиняемыми, о чем он уже давал показания еще во время допроса509. Тем не менее в своих показаниях он не раскрыл всей информации, которой располагал, и иногда предоставлял ложные или неполные сведения, выгораживая из-под возможного обвинения некоторых членов ОУН510. На вопрос адвоката защиты Ганкевича о том, «как объяснить то, что Вы с таким удовольствием акцентируете свою вину, ибо я не понимаю, как кто-то может сам отправлять себя на гильотину?», Мигаль ответил, что хочет исправить свои ошибки - гибель Бачинского и Бабия511. Показания Мигаля, зачитанные в зале суда 26 ноября 1935 г., вызвали у других обвиняемых удивление, озадаченность и даже нервную реакцию. Два дня спустя газета Express Ilustrowany опубликовала статью под названием «Впечатляющие откровения Мигаля: обвиняемые украинцы слушают с замиранием сердца»512.

Многие члены ОУН, вызванные в качестве свидетелей, также отказались давать показания на польском языке, последовав примеру большинства обвиняемых. Суд расценил такое поведение как политическую демонстрацию. Тем, кто знал польский язык, но отказывался давать на нем показания, присудили штраф или содержание под стражей (в случае невыплаты штрафа). Так, за выступление в суде на украинском

языке свидетельнице Ирине Хомяк присудили штраф в размере 100 злотых (или десятидневное содержание под стражей)513. Романе Чорной, Роману Шухевичу, Александру Пашкевичу, Осипу Мащаку, Дмитрию Мирону и Осипу Нидзе были присуждены штрафы в размере 200 злотых (или содержание под стражей в течение 10 дней)514. 5 декабря 1935 г. Алене Чайковской присудили штраф в размере 300 злотых (или 10 дней содержания под стражей); по распоряжению председателя она была принудительно удалена из зала суда, поскольку не переставала изъясняться с ним на украинском языке. Однако на следующий день она все же приняла решение давать показания на польском515. Свидетель Адриан Горницкий заявил, что во время допроса он был вынужден свидетельствовать против своих товарищей, поскольку над ним издевались, часами удерживая на улице в морозную погоду. Несмотря на попытки прокурора его успокоить, Горницкий заявил, что он, преклоняясь перед ОУН, «был и будет» членом этой организации. За это политическое заявление он был приговорен к водворению в карцер сроком на два дня. Прокурор Желенский выяснил, что допрос Горницкого проходил 7 и 8 сентября. Прокурор Рудницкий заявил, что в эти дни «могло и не быть хорошей погоды, но уж морозов точно не было», и возбудил отдельное дело в отношении Горницкого (за дачу ложных показаний)516.

Самым эффектным свидетелем этого дня заседаний была Вера Свенцицкая (ил. 100), молодая представительница ОУН. Она сообщила суду, изъясняясь по-украински, что знает польский язык, но готова давать показания только на украинском языке. За это заявление председатель присудил ей штраф в 200 злотых (или 10 дней заключения), приказав охранникам вывести ее из зала суда. Проходя мимо скамьи подсудимых, Свенцицкая обернулась к ним, подняла правую руку и воскликнула: Слава Україні! Подсудимый Карпинец встал, поднял руку и ответил ей: Слава Україні! Это был первый задокументированный случай публичной демонстрации фашистского салюта членами ОУН. За эту выходку Свенцицкую приговорили к водворению в карцер сроком на один день517.

29 ноября 1935 г. начальник тюрьмы Войцех Зигала, допрошенный председателем в качестве свидетеля обвинения, предоставил интересную информацию о поведении Бандеры во львовской тюрьме «Бригидки». Зигала рассказал, что в столовой, в которой Бандера обедал, он обнаружил надпись на украинском языке «Умри, но не предавай» с подписью Бандеры под ней. Вечером он заметил такую же надпись на другом столе, за которым Бандера ужинал. Несколько дней спустя Зигала услышал, как Бандера пытается общаться с другими заключенными, что-то выстукивая по стене с использованием азбуки Морзе. Зигала простучал ему в ответ, а Бандера «спросил»: «Кто находится в соседних камерах? Назовите мне

имена». Зигеле не ответил, а подошел к камере Бандеры и сказал ему: «Бандера, пожалуйста, не стучите. Я знаю азбуку Морзе и понимаю Ваши сообщения. Я проинформирую об этом прокурора». Бандера ответил: «Я просто простукивал все вокруг»518.

Со свидетельскими показаниями выступил и Энтони Фик, одно из должностных лиц, допрашивавших Бандеру. Адвокат Ганкевич спросил его, правда ли, что с 6 по 11 сентября и с 13 по 16 сентября 1934 г. Бандеру допрашивали без перерыва. Фик ответил, что он вел допросы только днем и что ему неизвестно, допрашивали ли Бандеру ночью519. Член ОУН Ярослав Спольский в своем выступлении намекнул, что во время допроса сотрудники следственных органов применяли к нему силу. Когда председатель задал ему вопрос, почему его показания в зале суда отличаются от того, что он говорил во время допроса, Спольский ответил, что он подвергался избиению со стороны допрашивавшего его лица. Это заявление вызвало у прокурора Желенского недовольство, и он потребовал узнать, есть ли у Спольского какие-либо дополнительные сведения о том, о чем он заявляет: кем, каким предметом и по каким частям тела были нанесены побои, и почему он раньше об этом никому не сообщал? Спольский не смог дать правдоподобного ответа ни на один из этих вопросов. Прокурор утверждал, что Спольский решил изменить свои показания, поскольку опасался репрессий со стороны ОУН (за изобличение других обвиняемых). Далее, чтобы прояснить этот инцидент, Желенский попросил суд пригласить на заседание Лючинского, начальника львовской тюрьмы (Спольский утверждал, что именно Лючинский был ответственен за избиение)520. На следующий день, 3 декабря 1935 г., Лючинский предстал перед судом и заявил, что не избивал Спольского, а отправил его в карцер на два дня - в наказание за то, что тот во время голодовки нацарапал свое имя на ложке. Спольский это подтвердил521.