Зорге и другие. Японские тайны архивных дел - Александр Евгеньевич Куланов

отправился в командировку в Японию. С учётом его возраста и больного сердца это была очень плохая идея. В августе в Токио в воздухе висит пар, как в хамаме, стоит невыносимая влажная жара, пережить которую и молодому здоровому человеку непросто. А когда тебе 64 года и за истерзанной спиной – тюрьма, лагерь и плохая наследственность с предрасположенностью к сердечным заболеваниям…

Зачем Владимир Михайлович поехал? Многие из ветеранов, которые его помнили, убеждённо рассказывали мне, что это была некая «секретная миссия». Вряд ли. Спецслужбы крайне редко работают с несистемными агентами, даже если те когда-то были частью той самой системы. Тем более в таком возрасте и положении «агента». По сведениям Анны Чкнаверовой, Константинов ехал читать лекции о Льве Толстом и организовывать выставку, посвящённую классику русской литературы157. И описание поездки, несомненно, полученное Чкнаверовой от самого Константинова, соответствует теме и уровню приёма советских литературных нотаблей второго или третьего эшелона. Вместе с Владимиром Михайловичем в командировке находился проректор МГУ, историк, профессор Иван Антонович Федосов – ветеран войны, лишившийся на фронте руки. Они читали лекции о Толстом и русской литературе, рассказывали о своей работе и жизни в СССР («Я – учёный, работаю в НИИ Восточных языков, моя специальность – японист, зарабатываю ежемесячно 420 рублей. Вместе с женой живу в однокомнатной квартире. Могу позволить себе покупку мебели, одежды, домашней утвари. Однако эти вещи покупаются не сразу, одновременно, а постепенно…»158), встречались с японскими учёными, принимали от них приглашения на банкеты с гейшами, пели в караоке, проехали от Токио до Нагасаки. Встретился Константинов в Японии и с русистом Курахара Курэхито – тем самым, что, по версии следствия, был любовником Елены Константиновой159, и Владимир Михайлович это письменно подтверждал. Вспоминал ли он о 1939-м, увидев Курахара? Вопрос риторический.

В первых числах сентября Константинов и Федосов вернулись в Москву. 8 сентября по пути на важную встречу в ЦК КПСС, в троллейбусе, Владимир Михайлович Константинов умер. Николай Иосифович Конрад написал о последней поездке Владимира Михайловича: «Насколько я знаю, командировка была исключительно успешной, знаю, что он вернулся радостным и весёлым».

Глава восьмая

Окада Ёсико. Штрихи к портретам

– Как холодно в зале сегодня!

С экрана

Японская гейша так грустно глядит…

– …А знаете… Кажется, старая рана

Открылась опять и болит…

Евгения Руссатье-Руссат. 1918 год

Смело ударим по гадам,

Сохраняя присутствие духа!

Объединяйтесь с товарищами —

Победа будет за нами!

Кобаяси Соноо[57]

Январь 1938 года начался в японской прессе со страшных новостей из мира театра и кино. Не успела газета «Асахи» 3 января опубликовать материал о таинственном и не сулящем ничего хорошего исчезновении в Советском Союзе бывшего сотрудника японского МИДа русиста Хаттори Сандзи, ставшего в Ленинграде помощником режиссёра в театре Сергея Радлова, как в тот же день ещё более невероятные вести пришли с Сахалина. С южной – японской половины острова на северную – советскую перебежали малоизвестный режиссёр Сугимото Рёкити и популярная, даже скандально известная актриса Окада Ёсико. Они не знали, что Хаттори Сандзи расстреляли ещё 28 мая 1937 года по стандартному обвинению в шпионаже в пользу Японии. Сугимото и Окада тоже не ждало на родине побеждающего социализма ничего хорошего.

Актриса

Окада Ёсико удалось выжить, и сейчас её судьба стала ещё более популярной темой для российских журналистов, чем была она сама как актриса для журналистов японских. В их изложении Окада Ёсико предстаёт фигурой драматической, даже трагической – что правда во всех смыслах этого определения. Она не просто жертва обстоятельств, а жертва случайная и нелепая. Как человек, Ёсико в воспоминаниях выглядит истинным ангелом, несшим в себе лучшие человеческие качества и представления о морали, жить с которыми на этом порочном и непрерывно грешащем свете практически невозможно, и едва ли не одна она – могла. Оттого её трагедия выглядит особенно ужасной. Бывший шеф Окада в японской радиоредакции иновещания советского Гостелерадио Липман Зеликович Левин рассказывал, например:

«До сих пор не могу без улыбки вспоминать, как я прослушивал подготовленную ими совместно передачу о Сергее Есенине. Прозвучало стихотворение “Клён ты мой опавший, клён заледенелый” в чудесном переводе Окады на японский язык.

– А где же две последние строчки: “И, утратив скромность, одуревши в доску, / Как жену чужую, обнимал берёзку”? – недоумённо спросил я.

Ответ Окады был таков:

– Отличительная черта русской литературы – её чистота. Нехорошо обнимать чужую жену – японские радиослушатели нас не поймут»160.

В реальной жизни Окада Ёсико была значительно более сложным человеком, чем предстаёт сегодня в воспоминаниях. И характер её, и её биография до трагических событий 1938 года не всегда соответствовали накрепко приклеившемуся уже после её смерти образу ангела во плоти. Она была личностью живой, противоречивой, со сложным характером и, возможно, только благодаря этому и смогла выжить в том аду, в который попала.

Ёсико появилась на свет в понедельник 21 апреля 1902 года, хотя потом в одном из вариантов автобиографии сдвинула дату на 1903 год – то ли оговорка, то ли простительная женская слабость. Родилась она в центре Хиросимы – том районе, который 6 августа 1945 года стёр с лица земли атомный взрыв, в семье либерально настроенного журналиста и женщины из крестьянской семьи с острова Кюсю, имевшей, однако, примесь голландской крови. Как житель Нидерландов оказался связан с японскими крестьянами, мы пока не знаем, но даже в период закрытия страны, продолжавшийся с середины XVII века до середины века XIX, японское правительство именно голландских купцов использовало как своеобразных посредников между страной самураев и внешним миром. Мы же помним, что не случайно европейские науки, достижения которых капельно просачивались в Японию, скопом назывались там науками голландскими.

Ещё в детстве Ёсико много путешествовала с семьёй и сменила восемь начальных школ в Японии и Корее, ставшей в 1910 году японской колонией. В 1915 году она поступила на отделение западной живописи художественной школы Дзёсиби в Токио, но двумя годами позже переехала на северный Хоккайдо, куда её отца назначили главным редактором газеты «Хокумон Ниппо» в портовом городе Отару (японские источники часто называют его «талантливым журналистом» и при этом упоминают, что он был судим). Там Ёсико, ещё учась в школе, начала работать вместе с ним как помощник репортёра, а затем поступила в местный театр161.

В 1919 году отец, знакомый со многими столичными представителями театрального бомонда, отвёз дочь в Токио, где она стала ученицей драматурга Накамура Китидзо в театре Гэйдзюцудза и зажила взрослой жизнью настоящей актрисы, – впрочем, не очень пока востребованной.