Записки. Из истории российского внешнеполитического ведомства, 1914—1920 гг. В 2-х кн.— Кн. 2. - Георгий Николаевич Михайловский

Савинский не только занимал крупнейшее место в министерстве, но и обладал большими связями. Точно так же и Коростовцу он не мог простить дипломатического скандала, о котором я упоминал во II части моих записок, а именно похищения восемнадцатилетней француженки, дочери почтмейстера в Пекине. Эта чрезвычайно милая дама, которая прекрасно говорила по-русски и с которой я познакомился в Лондоне в 1920 г., впоследствии вышла замуж церковным браком за Коростовца, и брак оказался очень счастливым. В Лондоне был уже семилетний мальчик — плод когда-то нашумевшего в дипломатическом мире романтического союза.

Но сколько шума ни наделала эта разыгравшаяся перед войной пикантная история, война отодвинула на задний план и многое гораздо менее невинное. Коростовец после Февральской революции ожидал своего возвращения в министерство, но хотя до самого большевистского переворота ему многое обещали, он так и не дождался ни одного из обещанных постов. Когда он очутился фактически во главе украинского дипломатического ведомства, у него, естественно, не было никаких личных мотивов торопиться опять идти под начальственное ярмо тех людей, которых он, справедливо или несправедливо, подозревал в пристрастном отношении к себе. Моё предложение о дипломатической смычке между Киевом и Екатеринодаром, будь оно принято Коростовцом именно в тот момент, весьма вероятно, заставила бы союзников отнестись не так, как они это сделали в 1918 г., к оккупации Украины, не говоря уж, конечно, о возможности единого антибольшевистского русского фронта.

Не только в украинском дипломатическом ведомстве, но и в других отраслях гетманской исполнительной власти были люди, которые сознательно, из личных побуждений не желали соединения с Деникиным, правильно, со своей точки зрения, рассудив, что их по головке не погладят за бесславное участие в эпопее Скоропадского. Я уж не говорю о прямо низкопробном элементе из русских, о тех, кто делал карьеру на «украинизировании» фантастического гетманства и, плохо владея малороссийским языком, тем не менее стремился вытеснить русский. Это была уже не просто пена, которая неизбежна при всяком государственном или квазигосударственном новообразовании.

Мои впечатления от гетманства были настолько неутешительными, что я постарался как можно скорее покончить со своими личными делами и уехать. Переговоры с издательством А.В. Жекулиной, с которой я впервые тогда познакомился, в основном закончились благополучно, она соглашалась издавать всю «Семейную хронику», т.е. 4 тома от «Детства Темы» до «Инженеров». Что же касается материальных условий, то требовалось время, чтобы определить, какое количество экземпляров печатать, и решить прочие технические вопросы. Волей-неволей дело откладывалось. Жекулина, вернее, её сын, заведовавший издательством, молодой и энергичный Николай Сергеевич предлагал мне двух– или трёхнедельный срок для окончания дела. Моё чутьё подсказывало, что гетманское правительство может и не продержаться и я окажусь отрезанным от Крыма, поэтому я предложил считать дело решённым, а что до всех технических условий, то к Рождеству я снова приеду в Киев и тогда мы сговоримся.

Может показаться странным, что я не подождал трёх недель ради дела, для которого приехал, но, скажу откровенно, будучи в Крыму, я не представлял себе, что такое гетманское правительство и насколько оно ненадёжно. В Киеве я почувствовал, насколько реальна опасность быть отрезанным от Крыма, и, как это было в саботажную эпоху, видел на всём надвигающуюся тень более или менее скорого большевистского нашествия. Если сам я мало верил в свой приезд к Рождеству, то Н.С. Жекулин относился к этому совершенно серьёзно и даже посылал мне деловые телеграммы по поводу издания сочинений моего отца в Екатеринослав, где мне суждено было застрять надолго.

Вообще во внешнем виде Киева ничто не давало оснований предполагать, что развязка наступит так скоро. Но я, уже наученный опытом двух революций — Февральской и Октябрьской 1917 г. в Петрограде, не полагался на внешний вид улиц и оживлённое деловитое движение толпы. Надо сказать, что Киев этого времени, не говоря уж о деятельности гетманского правительства, которая составляла скорее оборотную сторону киевской жизни, был центром грандиозных спекуляций самого разнообразного свойства. Не знаю в точности, чем занимался бывший царский товарищ министра юстиции Ильяшенко, но, несомненно, для юрисконсульта здесь была возможность проявить себя в полной мере.

Знаменитый «Протофис»[22] был средоточием киевской спекуляции самого широкого свойства, и М.И. Догель, бывший юрисконсультом двух банков, рассказывал мне о фантастических спекуляциях науманского размаха, рассчитанных не только на Германию, но чуть ли не на всю Mittel Europa[23]. В ответ на моё недоумённое замечание, что с поражением Германии вообще наступит совершенно новая эра и только после определения мирных условий можно приблизительно калькулировать и спекулировать, теперь же это всё вслепую, не говоря уж об эфемерности самого существования Украины после ухода немецких войск, Догель стал уверять меня, что союзники не упустят возможности «ради собственных же интересов» оккупировать Украину. Но я знал, что Догель здесь — лишь эхо И.Я. Коростовца. На мой вопрос, как оценивают банковские круги внутреннее положение Украины, Догель с гордостью ответил: «Так же, как и мы (т.е. украинское дипломатическое ведомство), надеются на оккупацию Украины союзниками». После этого ответа мне стало ясно, чего стоят киевские банковские круги, которые по международно-политическим вопросам консультируют украинское дипломатическое ведомство.

Здесь я должен отметить также милую попытку Догеля привлечь меня в Киевский университет для академического преподавания. Кафедру международного права занимал в это время П.П. Богаевский, которого я знал по его трудам касательно международного Красного Креста и Женевской конвенции, трудам добросовестным и обстоятельным, но по теме меня не волновавшим. Богаевский отнёсся ко мне очень мило, предложил чтение лекций пока на правах приват-доцента по любому отделу международного права по моему выбору. Поскольку это любезное предложение было сделано почти накануне моего отъезда, я его не отклонил, но отложил ответ до моего вторичного приезда к Рождеству.

Покидая Киев, я не переставал удивляться, что в столь короткое время — две с лишним недели — успел получить столько разнообразных предложений, связанных с возникновением «Украинского государства». Впоследствии я убедился в том, что нет момента, более удобного для самых неожиданных, иногда головокружительных карьер, как образование новых квазигосударств, точно так же, как нет более подходящего времени для накопления капиталов, как «эвакуации» и «ликвидации» этих же квазигосударств и их правительств. Но ясная для меня, постороннего человека, неизбежная «ликвидация» Украины навсегда оставила во мне неизгладимое отвращение ко всем русским, принявшим участие в этом постыдном — без кавычек — действии. Даже люди, унёсшие из этого печального периода одни воспоминания о своих эфемерных титулах и позже тщательно старавшиеся смыть следы своего участия в украинском правительстве, и те в этот исторический