Записки. Из истории российского внешнеполитического ведомства, 1914—1920 гг. В 2-х кн.— Кн. 2. - Георгий Николаевич Михайловский

у него был залит кровью. Он кричал: «Убили, убили казаки!» Все повскакивали со своих мест и бросились к нему в страхе и изумлении, ничего не понимая. Увидев меня, этот незнакомец закричал: «Что же, вы меня не узнаете, что ли? Я с вами ехал с Екатеринослава. Нас было трое». Тут только я наконец узнал в этом окровавленном арестанте моего спутника — элегантно одетого немца-колониста. А тот с криками и оханьями наконец рассказал страшную историю.

Оказывается, станционная стража под видом осмотра завлекла одного за другим всех трёх немцев-колонистов в станционное жандармское отделение, раздела их и, переодев в арестантское платье, чтобы потом их не узнали, с конвоем провела в овраг недалеко от станции и там прикончила штыками, чтобы не устраивать лишнего шума, так как выстрелы по соседству со станцией наделали бы переполох. Несчастный, не до смерти заколотый, дополз до станции.

Нетрудно себе представить, какая паника овладела пассажирами в зале. Всё это заняло не более нескольких минут. Тут влетела знакомая нам по «проверке документов» команда с офицером в папахе и бурке и неизменным офицерским «Георгием» и громовым голосом потребовала очистить залу. Нас всех перевели в буфет III класса напротив, где мы и оставались до утра. Недобитого немца-колониста сейчас же на носилках унесли со станции, якобы в госпиталь.

Наутро, когда нам позволили выйти из запертого буфета, станционная стража «разъяснила», в чём заключалось это страшное дело. Оказывается, накануне была схватка с местными колонистами, которые расстреляли несколько «апанасовцев» (так называли себя властители Александровска, как мы узнали позже). В отместку здешняя станционная команда, по их выражению, «порешила» трёх немцев-колонистов, направлявшихся в те самые немецкие колонии, с которыми была война. Остальное нам было понятно — переодевание в арестантское платье и аккуратненькие кожаные чемоданы, составлявшие «военную добычу». Рассказывали это стражники с бахвальством, не скрывая своего удовлетворения по поводу удавшейся мести, и с явным желанием произвести устрашающее впечатление.

Что касается дальнейшего движения на юг, то было письменно объявлено, что такого движения не будет, и запрещался даже пешеходный путь вдоль рельсов под угрозой расстрела на месте. Вся ближайшая полоса на сорок вёрст была объявлена зоной военных действий, что вполне отвечало действительности.

Впоследствии, уже в Ростове-на-Дону, я узнал, что немецкие колонисты действительно с дикой жестокостью вели борьбу с махновцами, апанасовцами и прочими бандитами самых различных наименований, называвшимися общим именем «зелёные». Те, конечно, отвечали тем же. Не сомневаюсь, что, не откажись я пойти на осмотр, меня прикончили бы заодно, так как у стражи было подозрение, что я принадлежу к той же компании. Тогда и некоторые белые офицеры действовали совместно с немцами против «зелёных».

После этой трагической, прямо шекспировской ночи, подобной которой я потом не переживал, пытаться продолжать путь было бы самоубийством, в особенности для меня, прибывшего на станцию вместе с убитыми колонистами. Если бы я сделал такую попытку, меня бы, конечно, не пощадили. Не только на меня, но и на всю публику, среди которой были люди, по нескольку дней дожидавшиеся поезда в Крым, ночное происшествие произвело надлежащее впечатление, и утром вся станция опустела. Перейдя на другой вокзал, я в ожидании поезда, уходившего только днём, обошёл весь город и узнал, что он находится в руках какой-то «рабоче-социалистически-демократической власти» и эти апанасовцы (по имени их «вождя» Апанаса или Апанасова) были, оказывается, сторонниками Всероссийского учредительного собрания (так они называли себя в своих воззваниях к населению). Не дай бог, конечно, Учредительному собранию таких сторонников! В их прокламациях поносились и большевики, и белые и с особенной ненавистью упоминались немцы-колонисты, объявлявшиеся вне закона.

Город производил обычное для того времени впечатление опустевшего и запуганного. Я понял, что не скоро мне удастся попасть в Крым, чтобы оттуда уехать в Париж на Версальскую конференцию. Не такие были времена, чтобы можно было путешествовать по собственному желанию! Вернувшись на другой день поздно вечером домой в Екатеринослав, я моим рассказом настолько напугал родных, что мы просидели до раннего утра, обсуждая бедственное положение юга России, где чуть ли не каждый город находился в новой, часто совершенно неожиданной, полосе власти, вроде александровских апанасовских молодцов. Как ни грустно сознаться, но не было сомнения, что спокойствия можно было ждать лишь от единой власти — либо белых, либо большевиков. Чересполосица власти рождала только бандитизм и зверства, в которых русские люди гибли без всякой пользы для дела. Позже я слышал много рассказов в таком же роде, как моя «рождественская ночь 1918 г.».

«Командировка» в Петроград

Хотя эта попытка проникнуть в Крым чуть не кончилась трагически, мысль о поездке в Париж меня не оставляла. Болела душа от бездействия в Екатеринославе, с которым я ничем органически не был связан. Правда, здесь я был в относительной безопасности. Как человек чужой, я не мог подвергнуться большевистскому преследованию иначе, как случайно. В то же время я был связан академической работой в Екатеринославском университете, это тоже ставило меня до некоторой степени в безопасное положение — большевики в то время не преследовали академические круги. Наоборот, было страшно не столько за себя, сколько за знакомых (т.е. тех, с кем я здесь успел познакомиться). Так, например, вдруг взяли и арестовали всех судейских и расстреляли по чьему-то доносу среди полного спокойствия в городе. У местной ЧК была своя логика, недоступная простому обывателю.

Скажу откровенно, академическая работа меня лично не удовлетворяла в этот момент, так как, во-первых, всё было крайне непрочно, беспорядочно и бестолково поставлено из-за «комиссарствования» со стороны власти, а во-вторых, я понимал, конечно, всю важность международно-политического момента и чувствовал угрызения совести, что не могу помочь С.Д. Сазонову в Париже в его нелёгкой задаче отстаивания русского дела перед союзниками. Вот почему, поставив крест на поездке в Крым, я решил сделать ещё одну попытку и пробраться на север, в Петроград, чтобы оттуда поехать за границу.

Но легче было это задумать, чем исполнить. Поскольку я никакого служебного положения при советской власти не занимал, мне было чрезвычайно трудно получить разрешение на поездку в Петроград, а в это время совершить такое путешествие из Екатеринослава можно было, только имея «служебную командировку». Получить же такую командировку от университета я не мог, так как Екатеринославский университет дрожал за своё существование и боялся такие прошения возбуждать, дабы не навлечь на себя подозрений.

Чтобы пробраться в Петроград, мне пришлось прибегнуть к следующей уловке. Высший Екатеринославский педагогический институт, временным заведующим коим был мой знакомый и друг С.И. Карцевский, нуждался в лекторе по