Записки. Из истории российского внешнеполитического ведомства, 1914—1920 гг. В 2-х кн.— Кн. 2. - Георгий Николаевич Михайловский

Надо вообще сказать, что путешествие в то время было вдвойне опасно, во-первых, потому, что никто не был гарантирован от тщательного обыска, при котором всегда могли обнаружиться двойные документы, советско-царские, коими запасались буквально все, но и потому ещё, что путешествовали по железной дороге исключительно самые демократические слои. Так, как раз во время этого путешествия из Екатеринослава в Симферополь в вагоне III класса, набитом донельзя самой чёрной публикой, один рабочий, посмотрев на мою руку, случайно свесившуюся с чемодана, с изумившим меня сочувствием обратился ко мне: «Что, сухая?» Я тут только заметил, что среди всех мозолистых и чёрных от загара или просто грязи рук моя рука человека, не занимающегося физическим трудом, бросалась в глаза своей худобой и бледностью настолько, что производила болезненное впечатление. Чтобы не втягиваться в расспросы, я сказал «да», и рабочий долго перечислял мне случаи, когда «сухорукость» проходила от каких-то «грязей» и «примочек». Неосторожный ответ или неуместная откровенность могли иметь самые гибельные последствия, так как публика любила делиться своими впечатлениями с многочисленной станционной стражей, на каждом шагу проверявшей документы.

Крым — красный и белый

Добравшись наконец до Севастополя, я расстался с моим родственником, который поехал в санаторий, и увиделся с матерью. Большевистский Севастополь производил самое дикое впечатление. На улицах было мало народа, Приморский бульвар пустовал совсем, и, наконец, рейд был абсолютно пуст, за исключением непригодного для движения остова броненосца «Георгий Победоносец». Этот пустой рейд был для меня новшеством. Я видел Севастополь и в царское время, и при Временном правительстве, и при кончающейся немецкой оккупации осенью 1918 г., но в мае 1919 г., в отличие от всех предшествующих эпох, севастопольский рейд блистал только гладкой голубой поверхностью моря. Трудно было придумать более наглядное доказательство бесплодности власти большевиков над цветущим военно-морским и торговым портом. Эта картина вызывала представление о затишье перед бурей.

И действительно, от матери я узнал, что пустынность города объясняется отнюдь не катастрофическим уменьшением населения, а вполне обоснованным страхом. Неясные слухи говорили о близком приходе белых. В связи с этим местная ЧК, прежде чем покинуть город, собиралась его основательно почистить. В день моего приезда в Севастополь я видел, как через весь город по Нахимовскому проспекту с Екатерининской улицы проехала в буквальном смысле слова «красная кавалькада» — вся в красном одеянии с головы до ног, с белыми высокими гетрами — не столько красноармейцы, сколько красноиндейцы нового типа. Сумасшедшая кавалькада (особые отряды крымской ЧК) пронеслась по пустому городу весьма живописно, что выглядело как страница из кинематографического романа.

Спустя три недели Крым не без кровавых расправ был очищен от красных. Мой брат, зарегистрированный офицер, был вызван накануне в Симферополь. Из Симферополя он пришёл пешком с окровавленными икрами. Оказывается, под предлогом регистрации целую группу офицеров вызвали в Симферополь на расстрел. Когда их под конвоем вывели в поле, мой брат и два офицера с ним бросились бежать в разные стороны. Им удалось скрыться, хотя вслед и стреляли (отсюда окровавленные икры брата). Остальные были расстреляны. Брат шёл пешком, опасаясь железных дорог, где происходила бойня офицеров уходящими красными частями.

Отчётливо помню, как из Симферополя отправлялась в самом спокойном состоянии одна красноармейская часть для выбивания из Перекопа белых (или «чёрных»), о которых я писал. Во главе были два бравых молодых комиссара, франтовато одетые, с двумя болтавшимися наганами по бокам. Эти комиссары ежеминутно грозили направо и налево своими наганами. Им не удалось ускользнуть из Крыма, и они были расстреляны. С другой стороны, в Севастополе готовилась «красная баня» со стороны большевиков. Приход белых совершился, однако, скорее, чем предполагала севастопольская ЧК, и красные бежали из Севастополя, не успев «почистить» город. В ЧК был найден огромный список подлежавших расстрелу, он впоследствии был опубликован белыми.

Приход белых совершился за два дня до назначенной варфоломеевской ночи в Севастополе. Самое изумительное в этой перемене декораций было то, что действительно уподобляло приход белых театру: захват Крыма был совершён ничтожными силами десантов белых. В Севастополь прибыли два миноносца, лейтенант Спаде, двадцатитрёхлетний молодой человек, был назначен временным градоначальником, и сразу же весь город и всё кругом зажило прежней старорежимной жизнью. Иронические отзывы социал-демократической газеты (коммунистическая пресса, конечно, не могла выходить) закончились сценой избиения морскими офицерами двух евреев — редактора и его помощника. Лейтенант Спаде поехал извиняться, морские офицеры были посажены на гауптвахту на своём судне, а в сообщении градоначальника указывалось на неуместность тона социал-демократической прессы. Таким образом, всё шло гладко, горсточка добровольцев держала в руках власть и даже сдерживала эксцессы буйных элементов. Только недели через три в Севастополь явились большие чины, генералитет, морские суда и войска.

Что касается меня, то я на другой же день после прихода белых послал телеграмму в Таганрог в дипломатическую канцелярию при Деникине на имя Нератова, сообщая о своём местонахождении и спрашивая о Сазонове в связи с его вызовом меня в Париж. Через два дня я получил телеграфный же ответ от Б.А. Татищева, помощника Нератова, о том, что им неизвестно о моей миссии в Париж, но место юрисконсульта в дипломатической канцелярии вакантно и ожидает меня. Мне предлагалось немедленно выезжать и о дне выезда телеграфировать. Эта телеграмма меня сильно озадачила. Мать по моём приезде в Севастополь подробно рассказала о визите Сазонова и о том, как он настаивал на моём немедленном приезде в Париж для работы на Версальском конгрессе, сокрушаясь по поводу моего отъезда в Киев, в противоположном направлении. При этом Сазонов дважды сказал моей матери, что не только расходы на мой проезд будут возмещены, но и жалованье зачтётся с момента отъезда, когда бы я ни поехал. Сазонов настаивал на немедленности отъезда. А тут вдруг о моей миссии и вызове меня в Париж ничего не известно!

Как я узнал позже, я сделался жертвой желания Нератова удержать меня на юге России. Мой помощник по министерству М.Н. Вейс рассказал мне, что по получении моей телеграммы в Таганроге Нератов очень обрадовался и сказал: «Никакого Парижа, пусть едет к нам, поможет мне». На вопрос Вейса о Сазонове Нератов сказал: «У Сазонова Мандельштам, и там всё равно ничего сделать нельзя, а Михайловский будет мне необходим в Москве, когда мы начнём развёртывать министерство». Так Нератов, вместо того чтобы, согласно желанию Сазонова, помочь мне ехать в Париж, удерживал меня