Записки. Из истории российского внешнеполитического ведомства, 1914—1920 гг. В 2-х кн.— Кн. 2. - Георгий Николаевич Михайловский

явный, что когда полицейские или, вернее, военные власти, исполнявшие тогда полицейские функции, наткнулись на центральную большевистскую организацию, немцы не позволили арестовать её участников. Точно так же даже в отношении отдельных лиц — заведомых большевиков никакие преследования не были возможны. Немцы, чувствуя неизбежность ухода и так же не доверяя Скоропадскому и его окружению, как и союзники, хотели, покидая Украину, оставить там пороховую бочку, которая затем всегда могла быть ими взорвана в нужную минуту.

Этот «саботаж» антибольшевистских действий военных и административных властей в Киеве и других ещё занятых немцами городах в ту пору был «злобой дня» во всех настоящих патриотических русских кругах на Украине. Конечно, при такой обстановке нужны были совершенно исключительные, прямо гениальные смелость и находчивость, чтобы заменить правительство Скоропадского, которое потеряло доверие и немцев, и союзников, таким украинским правительством, которое смогло бы говорить с союзниками на условиях полного взаимного доверия. Таких людей, очевидно, не было, потому что если бы они были, то вообще вся история русского белого движения пошла бы совершенно иными путями.

Я предложил Коростовцу другую комбинацию: бросив ради общего дела все свои личные дела, сейчас же отправиться в Екатеринодар к Сазонову и Нератову и установить связь с ними для немедленного соединения всего юга России под одним командованием, с тем чтобы донские войска могли постепенно заменить уходивших немцев. Наконец, если такое замещение было фактически невозможно, то Сазонов и Нератов своим авторитетом должны были поддержать идею союзнической оккупации Украины взамен немецкой. Я, надеясь на всегдашнее доброе отношение ко мне Сазонова и недавнее приглашение через Г.Н. Кутепова в Екатеринодар, брался убедить Сазонова принять участие в этом деле, разъяснив всю важность его для самих же союзников. Я не мог себе представить, чтобы Сазонов ответил отказом в таком явно неотложном и первостепенной важности вопросе.

Коростовец ехидно засмеялся, уверяя меня, что насчёт Сазонова я глубоко ошибаюсь: «Вот увидите, что Сазонов — человек честный и решительный, но тогда, когда нужно идти по проторенным путям. Сейчас же мы в полном бездорожье. Наша «Украина» гроша ломанного не стоит, но мы вынуждены за неё цепляться faute de mieux[20], а Сазонов с этим словом примириться не сможет. Повторяю, все мы в его глазах лишь «мазепинцы», и он не только нам не поможет в сношениях с союзниками, но и потопит нас: узнав, в чём дело, заявит, что «украинцы» хуже большевиков, потому что разрушают единство России».

Из тех разговоров, которые я имел с Сазоновым уже в 1920 г. в Париже, я понял, что в этом отношении Коростовец был прав. Мало того, то, что я там увидел, заставило меня оценить всю меткость определения Сазонова как человека честного и решительного, но лишь пока идёт речь о «проторенных путях». Вся сложность послевоенного международного положения Европы в связи с гражданской войной в России не была им оценена в должной мере. То, чего не говорил Коростовец, но о чём нетрудно было догадаться по его вполне прозрачным намёкам, — это опасение прямого вмешательства Сазонова в «украинский вопрос», которого тот просто не признавал. Не веря в большие государственные горизонты Сазонова, Коростовец боялся, как бы обращение за помощью не кончилось дискредитацией самого дела или возбуждением во всей его широте живого антагонизма великорусских и украинских крайних и непримиримых националистических тенденций. Момент ухода немцев из Украины в 1918 г. был совершенно неподходящим для этого.

Вместо того чтобы принять моё предложение о соглашении с деникинским дипломатическим управлением, Коростовец продолжал убеждать меня поступить к ним на службу, причём, если мне почему-либо не хочется ехать в Яссы, он предлагал мне дипломатический пост, соответствовавший моему прежнему положению в Министерстве иностранных дел, в любом заграничном представительстве, где якобы я не только буду им полезен, но и получу нравственное удовлетворение, сознавая свою полезность для «общерусского дела». Он весьма откровенно высказался о своём дипломатическом ведомстве, заявив, что оно собрано «с бору по сосёнке», но что нет смысла задумываться о кадрах: «Все остальные министерства не лучше — сами увидите». Эти жалобы на «безлюдье» я слышал впоследствии многократно, и один из белых губернаторов (С.С. Щетинин, управлявший Екатеринославской губернией) говорил мне год спустя: «Все говорят — нет людей, а я думаю — их никогда и не было».

Когда я решительно отказался от предложения Коростовца, он вдруг посмотрел на меня: «Скажите, неужели наше положение настолько безнадёжно? Со стороны это всегда виднее…» Так говорил фактический министр иностранных дел Скоропадского. Я ответил, что не берусь судить, насколько безнадёжно положение, но подробно остановился на всех признаках более или менее быстрого конца. Не желая осуждать кого бы то ни было из наших чиновников, поступивших к Скоропадскому в самом начале предприятия, я сказал, что теперь, с моей стороны, это было бы лишь ловкое использование момента ради получения всякого рода материальных выгод, связанных со штатами и вообще поступлением на службу, без всякой веры в то, что я могу принести какую-то пользу делу. Кроме того, я был связан своим словом Г.Н. Кутепову и, хотя не был фанатичным поклонником государственных талантов Сазонова, всё же никак не мог сравнивать последнего со Скоропадским.

Ф.А. Лизогуба, бывшего в это время премьером у Скоропадского, я знал лично по Петрограду, когда в 1917 г. в качестве представителя нашего министерства работал у него в Министерстве внутренних дел (где тот был на положении товарища министра) в комиссии по облегчению положения военнопленных славян. Я помнил ярко выраженные славянофильские взгляды Лизогуба и не верил в его германофильство, но в это время, с октября 1917 г. по осень 1918 г., многие вдруг стали германофилами, вплоть до П.Н. Милюкова, о котором в Киеве я узнал ряд интереснейших деталей, касавшихся его свидания с германскими генералами. Но хотя я знал людей, с которыми мне пришлось бы работать, и лично симпатизировал И.Я. Коростовцу в его желании не дать Украине попасть в большевистские сети, всё же поступать на дипломатическую службу к Скоропадскому я категорически отказался.

На этом мы расстались. Коростовец, которому, по-видимому, искренне хотелось привлечь меня на службу, так как своих сотрудников он ценил невысоко, сказал мне на прощание, что не отчаивается меня убедить, и просил во всяком случае не уезжать без свидания с ним. Но на самом деле мы простились с ним тогда надолго, и перед своим отъездом я к нему не зашёл, так как знал во всех подробностях его планы и в них не верил. Впрочем, те из чиновников, которые потом