Записки. Из истории российского внешнеполитического ведомства, 1914—1920 гг. В 2-х кн.— Кн. 2. - Георгий Николаевич Михайловский

заключения Брест-Литовского мира равнодушно отнеслись к русским монархистам-германофилам, приняв в расчёт лишь военно-стратегические соображения данного момента, которые союзники поймут, как и германское военное командование, лишь в том смысле, чтобы не воевать с Россией.

Тут Коростовец с несвойственным ему возбуждением начал доказывать мне, что без оккупации союзниками Украины они рано или поздно проиграют войну, потому что в дальнейшем «обольшевиченная» Россия вместе с потерпевшей поражение Германией пойдут рука об руку, а соединение таких могущественных народов в конце концов вырвет у союзников плоды их победы. Потом мне часто приходилось вспоминать эти пророческие слова.

Но если логически Коростовец был абсолютно прав как в главном (необходимость подобной оккупации), так и в деталях (лёгкая её осуществимость и отсутствие угрозы нападения большевиков на союзников в это время, т.е. осенью 1918 г.), то он не учитывал (да и никто из нас тогда не мог учитывать) степень усталости союзников от войны и их отвращение к «авантюрам», как они вообще называли в то время подобные замыслы. Но вот что он мог бы учесть и чего не хотел касаться не столько по отсутствию предвидения, сколько по отсутствию воли («керенщина»): чтобы убедить (хотя бы теоретически) союзников в необходимости оккупации, нужно было проявление какой-то жизнеспособности того, что на государственном языке осмеливалось именоваться Украиной, необходим был либо уход Скоропадского с его окружением, которому союзники никогда не простили бы его «измены», либо «дворцовый переворот», а затем соединение судьбы Украины с общерусским антибольшевистским делом, т.е. с Деникиным и Сазоновым.

В ответ на моё последнее предложение Коростовец замахал руками: «Сазонов и Нератов — вы их не знаете, мы в их глазах «изменники», они никогда не поймут наших побуждений. Передать дело в их руки — значит погубить его. Пока они будут плести свою паутинку екатеринодарскую, вся Украина попадёт в большевистские руки. Это абсолютно бесполезно. Или союзники нас поймут и не упустят момента для занятия Украины — сейчас, без всяких жертв, — или они выпустят Россию из своих рук на десятки лет». На этом кончился наш разговор за «дипломатическим завтраком», но Коростовец хотел во что бы то ни стало ещё раз со мной поговорить, и так как он, по-видимому, торопился, то мы встретились уже один на один в кафе «Франция» для продолжения начатого разговора.

Сговор немцев с большевиками в Киеве

Не могу здесь не отметить чрезвычайно тягостного чувства, охватившего меня, когда я увидел в этом фешенебельном кафе русских офицеров в форме и с погонами на плечах, разносивших блюда с мороженым, кофе и пирожными, причём тут же за столиками сидели германские офицеры, также в форме, которые с нескрываемым презрением оставляли «на чай» украинские карбованцы. Зрелище это для русского человека было нестерпимым, но разложение верхних русских слоёв уже было настолько заметно, что барышни и дамы и даже русские офицеры, сидевшие за столиками, относились к этому с совершенным безразличием. Меня как приезжего, никогда и нигде не видевшего ничего подобного, несмотря на всё то, что я наблюдал в советской России, этот мелкий факт, свидетельствовавший о потере всякого стыда (что стоило офицеру, у которого не было никакого иного выхода, по крайней мере снять форму?) и в то же время о погоне за лёгким заработком (ведь мог же такой субъект пойти в рабочие на стройку), поразил настолько, что я невольно стал терять веру во всё, что могло быть так или иначе связано с Украиной.

Своего впечатления я не скрыл от Коростовца, который мне сказал: «Как только уйдут немцы, мы погибли, если не придут союзники. Мы ничего не скрываем от союзников, ничем их не обольщаем, на себя нисколько не надеемся. Как можно надеяться на этих «ресторанных офицеров»? Но что делать, я прямо говорю им: или мы — с вашей помощью, или большевики, и надолго».

Само собой разумеется, что такая откровенность только портила дело, ибо, насколько я мог заметить во время войны, союзники были склонны поддерживать лишь сильное, слабое же и обречённое самою жизнью их не прельщало. Кроме того, усилия Нольде расшевелить воображение немцев привлекательностью будущих русско-германских отношений и неудача этих усилий ещё раз напоминали мне, что военно-стратегические соображения момента часто заслоняют самый дальновидный политический план и благодаря этому, быть может, сводят на нет в будущем плоды военных побед. Едва ли союзники окажутся дальновиднее немцев, думалось мне.

Но я ошибался, так как, несмотря на все сомнения, которые внушали им Скоропадский и его правительство, силою вещей они были вынуждены (действительно «вынуждены», по выражению Коростовца) верить Скоропадскому и готовились к оккупации. Но, как и всё «вынужденное», это делалось без всякого воодушевления, и бунтарские выступления матросов Черноморской французской эскадры, как известно, помешали совершиться этой оккупации.

Пользуясь возможностью говорить не в большой компании, а с глазу на глаз, я высказал Коростовцу следующее: на основании всего виденного как в советской России, так и в Крыму я считал, что только немедленная перемена власти на Украине может хотя бы до некоторой степени вернуть доверие союзников и придать последним необходимую в таких чрезвычайных условиях, как оккупация чужой территории, решимость идти до конца. Я не пожалел даже родного дядю Н.В. Чарыкова, который ушёл вместе с Сулькевичем, несмотря на то что союзникам была известна его дипломатическая деятельность как верного сотрудника А.П. Извольского и, конечно, в кабинете С.С. Крыма он был бы выигрышной фигурой для нового крымского правительства. Само собой разумеется, что на Украине масштаб был другой, там надо было действовать осторожнее, но всё же действовать. Однако чтобы помышлять о «дворцовом перевороте» и изобретать новую правительственную комбинацию, надо проявить огромную энергию и иметь вокруг нужных людей, а с «ресторанными офицерами» это не пройдёт.

Коростовец не захотел даже обсуждать этот план и впал в полный пессимизм. «Что касается меня, — говорил он, — я верю только в иностранцев. Если я в них обманусь, то тем хуже для них». Последние слова он произнёс с озлоблением, которое я не раз встречал после этого у всех разделявших взгляды Коростовца на необходимость союзной оккупации Украины. Затем Коростовец, видя, как решительно я настроен против Скоропадского, подчеркнул одно обстоятельство, подтверждения коего я имел потом со всех сторон, а именно, что немцы, ещё не ушедшие из Киева, продолжали оставаться хозяевами положения и смещение Скоропадского было невозможно без их согласия, а они на это не пойдут.

Надо было учитывать и другое — несомненный сговор между большевиками, уже сорганизовавшимися в Киеве, и немцами. Сговор был настолько