Записки. Из истории российского внешнеполитического ведомства, 1914—1920 гг. В 2-х кн.— Кн. 2. - Георгий Николаевич Михайловский

крымской жизни, наступившей после ухода немцев, естественно, сдерживавших радость тех, кто избежал большевистской власти, признаки весьма таинственного свойства. Внешне всё шло по-старому, т.е. «по-царскому». Вместо таврического губернатора было крымское правительство, Сулькевича и Чарыкова должны были заменить С.С. Крым, В.Д. Набоков и М.М. Винавер. Были, правда, законы о крымском гражданстве, но его было так легко приобрести! Нотариусы и суды действовали, немногочисленная «армия» была достаточна при безмятежности «международных отношений» Крыма, а большевики побаивались Украины, которая ещё не опасалась прихода «украинцев» (петлюровцев).

Зловещие признаки заключались в стремительном падении ценности денег (в Крыму ходили все русские деньги, кроме советских, т.е. царские, керенки, крымские, украинские, донские) и ажиотаже вокруг этого, выражавшемся в скупке недвижимости, погашении закладных на невероятно дешёвых условиях и т.д. Наша дача с садом была для многих предметом вожделений (дом был красивый, трёхэтажный, каменный), и эти бесчисленные предложения убеждали меня в том, что неминуема развязка в форме либо политического, либо чисто финансового краха. Поэтому-то предложение издательства в Киеве могло сразу обеспечить нашу семью на более или менее долгий срок.

В политическом отношении Крым, в особенности после ухода немцев, собрал весь цвет петербургской аристократии и московской плутократии. Все, кто имел дачи на Южном берегу Крыма, приехали сюда, многие — чтобы проститься с ними навсегда. Настроение было не только не боевое, но, наоборот, лихорадочно тревожное, никто не верил, что Скоропадский удержится после ухода немцев, и все надежды возлагали на союзников (опять та самая надежда на иностранцев, которая обуревала всех после октябрьского переворота). При этом наплыве «бывших людей», надеявшихся только на иностранцев, екатеринодарское предприятие рисовалось мне в самом мрачном свете. «Мобилизация» офицерства вначале шла хорошо, потом все хуже и хуже. В этих-то условиях я и уехал в Киев, простившись с надеждами на отрезвление обывательских масс русских верхов. Но всё же я уезжал с намерением так или иначе добраться до Екатеринодара и лично убедиться в том, что там затевается. Кроме того, я, конечно, испытывал любопытство в отношении Украины и тамошнего правительства, тем более что никогда до этого не был в Киеве.

«Украинская дипломатия» Скоропадского

Моя поездка в Киев неожиданно для меня чуть не кончилась поступлением на дипломатическую службу к украинскому правительству. Положительно, я был завален предложениями на этот счёт. Летом 1918 г. большевики предлагали мне службу в Комиссариате иностранных дел, в Петрограде была «пробная мобилизация» ЦК Союза союзов, в Крыму я получил приглашение от Сазонова и Нератова, моих бывших начальников, поехать в Екатеринодар, наконец, в Киеве, куда я попал по литературному делу в первый раз в жизни, мной также интересовались с этой точки зрения.

Чтобы оценить украинское предложение, я встретился прежде всего с нашими чиновниками, уже успевшими стать «украинцами» и пролезть без всякого, впрочем, труда в украинское дипломатическое ведомство, во главе которого стоял Дорошенко, личность никому из нас не известная. Но помощником его на правах товарища министра оказался черниговский помещик И.Я. Коростовец, о котором я не раз упоминал в I и II частях моих записок (другим товарищем министра был Палей). Бывший секретарь С.Ю. Витте на Портсмутской конференции, затем наш посланник в Пекине и Тегеране, он был человеком больших способностей, но с романтическим заскоком по части женского пола. Его похождения в стиле Фоблаза[16] в конце концов при царском правительстве лишили его дипломатического положения, а при Временном правительстве он чуть было не попал в послы в Североамериканские Штаты, да Б.А. Бахметьев перебил ему дорогу.

Ещё в начале Октябрьской революции И.Я. Коростовец, состоя членом комитета ОСМИДа, принимал участие в саботажном движении с тем большим пылом, что, не имея к моменту советского переворота никакой должности в министерстве, бастуя, ничем не рисковал. Но всё-таки мы его ценили в комитете ОСМИДа за подчас меткие и ядовитые суждения или оценки, выражавшиеся иногда без слов. Так, например, когда его племянник В.К. Коростовец, бывший секретарь Милюкова, стал его уверять, что Милюков скоро вернётся к власти, И.Я. Коростовец стал непристойным образом хохотать, показав этим, что Милюков — конченый человек. А ведь в 1917 г. немногие это понимали. Теперь этот самый И.Я. Коростовец стоял фактически во главе украинского дипломатического ведомства.

В.А. Косинский, выдвигавшийся, как это ни странно, некоторыми украинцами в гетманы, встретил меня весьма радушно и, занимая в это время министерский пост по Министерству труда, позвонил И.Я. Коростовцу по телефону. Тот сразу же по телефону предложил мне пост старшего советника в украинской дипломатической миссии в Яссах, где должно было происходить политическое совещание, затем действительно состоявшееся. Эта поспешность меня огорошила: я знал Коростовца как человека решительного, но далеко в политических делах не легкомысленного.

Узнав, что я только что приехал из Крыма, Коростовец назначил мне свидание в одном ресторане, где был устроен «дипломатический завтрак» всех наших чиновников, находившихся на дипломатической службе в правительстве гетмана Скоропадского. Этот завтрак действительно открыл мне глаза на новую «украинскую дипломатию» Скоропадского. На завтраке присутствовали И.Я. Коростовец, мой бывший начальник по Юрисконсультской части, уволенный при Временном правительстве, М.И. Догель, один из самых активных членов комитета ОСМИДа Чекмарев, взбалмошный, но не лишённый при своей экспансивности дара предвидения, наконец, ещё несколько человек менее замечательных.

К концу завтрака появился и племянник Ивана Яковлевича Владимир Константинович Коростовец, которого я потерял из виду после первого периода саботажного движения. В.К. Коростовец, с которым я встретился позже уже в Париже, оставался при большевиках в своём имении в Черниговской губернии, где у него был водочный завод. Его активность не только не уменьшилась, но, напротив, приняла впоследствии характер почти беспримерной дерзости: после ухода немцев он нанял к себе на службу проходивший мимо полуэскадрон синих кирасир и, встав во главе них, оборонял в течение полугода своё имение от большевиков — это тогда, когда вся губерния находилась во власти Советов. В конце концов эта вооружённая партизанская борьба стала невозможной, сам Владимир Константинович с женой уехал в Варшаву, а его мать и брат были расстреляны. Другой брат был захвачен большевиками и застрелился на глазах у взявших его в плен красноармейцев. Так трагически кончилась эта эпопея борьбы В.К. Коростовца с большевиками.

Никто из наших чиновников, среди которых были люди вроде светлейшего князя П.П. Волконского, отсидевшего в чрезвычайке больше шести месяцев и прекрасно, без малейшего признака страха и униженности, себя державшего, не проявил такой смелости в безрассудном по существу предприятии. Не удивительно, что осенью 1917 г. он вызывал удивление всего Комитета спасения Родины и Революции, где поражались его