Записки. Из истории российского внешнеполитического ведомства, 1914—1920 гг. В 2-х кн.— Кн. 2. - Георгий Николаевич Михайловский

Институт «старших дворников России» был в тот момент жизненно необходим, но, к сожалению, если Сулькевич мог очертить свою роль с такой меткостью и скромностью, то, не говоря уж о других правителях юга России, даже члены следующего крымского правительства С.С. Крыма (настоящее «крымское правительство») с В.Д. Набоковым и М.М. Винавером в качестве военно-морского министра и министра иностранных дел уже почувствовали себя «крымскими ханами на час». С.Д. Сазонов в Париже при мне укорял Винавера, как тот мог променять «своё положение первого адвоката России на роль последнего министра иностранных дел». Тем не менее Винавер не мог начать ни одного разговора без стереотипной фразы: «Когда я был министром иностранных дел в крымском правительстве…»

Царь расстрелян, немецкие генералы пьют шампанское…

При первой же моей встрече в Симферополе с дядей я сразу спросил о причинах, заставивших его пойти в правительство Сулькевича, и о целях этого правительства. Он мне с убедительностью показал, что какая-то русская власть должна была существовать при немецкой оккупации, и пусть лучше она находится в приличных руках, чем в руках явных агентов Германии. Его объяснения настолько соответствовали объективной обстановке, что представляли для меня уже мало интереса. Меня интересовало, что Чарыков вынес из своего вынужденного, но близкого соприкосновения с немцами за это время. Рассказав ему, как попало в тупик антибольшевистское движение в Петрограде и Москве и какие чаяния некоторые лица (Нольде и Кривошеин) связывали с германофильской ориентацией, я спросил его мнение как лица вполне компетентного и в то же время никак не германофила по всему своему дипломатическому прошлому.

Вот что я услышал:

Чарыков считал и прежде, когда ещё в 90-х годах занимал должность советника берлинского посольства и временно управлял посольством, лично зная, таким образом, Вильгельма II, что германофильская ориентация для России неприемлема уже по одному тому, что немцы желали союза с Россией на таких же началах, на каких Бисмарк установил союз с Австро-Венгрией, т.е. на началах фактического вассалитета. Таково было отношение Германии к России в XIX в. при Бисмарке, таково же оно было и сейчас, в 1918 г. Словам Чарыкова можно верить, так как фактически он был министром иностранных дел правительства Сулькевича и, следовательно, в эпоху немецкой оккупации мог составить точное представление о германском mentalite[15] в это время.

Брест-Литовский мир, по мнению моего дяди, был для немцев программой действий на случай успешного для них окончания войны: экономическая эксплуатация России, по возможности её расчленение на Украину и Великороссию (по аналогии с Австрией и Венгрией), широчайшее использование русских среднеазиатских владений для борьбы за Восток с Англией, а затем военный союз с Россией в будущем, причём русские войска должны были находиться в полном распоряжении высшего германского командования. Таковы были германские аспирации в русском вопросе.

Чарыков, видя моё изумление, улыбнулся, уверяя, что всегдашнее ослепление и самовлюблённость немцев не прошли и что только решительное поражение может изменить их отношение к России. Русско-германский союз, сказал он, в таких формах, как это рисовалось Нольде, — утопия, ещё не существует Германии, которая могла бы думать о союзе с Россией на равноправных началах. Когда я упомянул о скептицизме Н.Н. Покровского в отношении союзников и его мнении о преждевременности германофильской ориентации, Чарыков заметил, что хотя и скептицизм этот тоже преждевременен, но и англичане, и французы настолько плохо и мало знают Россию, что могут наделать «непоправимые ошибки» и тем, конечно, расчистить путь для германофильской ориентации России при условии, что Германия сама коренным образом переменит своё отношение к нашей стране.

Наконец, отвечая на мучительный вопрос, из-за которого в значительной мере сорвалось германофильское движение в русских антибольшевистских кругах, — вопрос об отношении немцев к Николаю II и вообще Романовым, Чарыков сказал: «Немцы разлюбили Романовых со времён франко-русского союза, а Николая II они ненавидели и боялись его воцарения». На вопрос, верит ли он, что немцы сознательно допустили гибель всей царской семьи, чтобы устранить возможность возрождения монархии в России при монархе, объявившем им войну и не захотевшем заключить с ними сепаратный мир, Чарыков ответил: «Если бы они не хотели расстрела Николая II и его семьи, им стоило только шевельнуть пальцем и большевики никогда не посмели бы это сделать».

«Как было встречено известие об убийстве Николая II в среде немецкого командования?» — спросил я. «Шампанским», — ответил Чарыков. Так из уст человека, находившегося на крайнем юге России, я услышал то, что с трудом угадывалось немногими в Петрограде и Москве, — правду об отношении германского командования к вопросу о монархическом перевороте в России с Николаем II во главе в 1918 г., т.е. когда немцы могли это сделать без особого риска. По поводу Нольде и Кривошеина и их германофильства, не понятого немцами, Чарыков сказал, что немцы знают Россию лучше, чем наши германофилы.

По словам моей матери, жившей с моим дядей в одной квартире эту зиму 1917/18 г., Чарыков очень следил за брест-литовскими переговорами и болезненно переживал русскую капитуляцию перед Германией. Когда постыдный мир был наконец заключён и он прочёл об этом в газете, то воскликнул: «Мерзавцы!» — и в негодовании разорвал газету. При таком настроении ему требовалось много выдержки в сношениях с немцами, но её у него всегда было достаточно.

Что касается Украины, то Чарыков прежде всего высказался крайне пренебрежительно о Скоропадском, которого как флигель-адъютанта он по своей должности гофмейстера встречал при дворе. Он сказал про него: «Самый глупый из флигель-адъютантов». Тем не менее, отвечая на мой вопрос об отношении к Украине, он сказал: «Какие же отношения Крыма к Украине? Здесь Россия и там Россия». По его словам, Скоропадский предлагал Сулькевичу «войти в Украину» на началах «автономии», но тот отказался: во-первых, это означало бы «самоуправление», на что ни одно государство, как бы мало оно ни было, не идёт без крайней необходимости, а во-вторых, было здесь и недоверие к «государственному уму» — Скоропадскому, который мог оказаться недостаточно добросовестным «старшим дворником России».

Вместе с тем оканчивающаяся оккупация немцев ставила крымское правительство в весьма щекотливое положение. Там понимали, что если большевистская волна затопит Украину, то Крыму несдобровать. Надо было войти в какое-то соглашение с Украиной, и Сулькевич с Чарыковым предлагали «союз». «Союз» Крыма с Украиной — эта весьма фантастическая комбинация и была темой оживлённых переговоров обоих правительств. Чарыков был назначен представителем крымского правительства и, захватив свой гофмейстерский мундир, поехал к Скоропадскому, которого так нелестно аттестовал. Чарыков, который по