Нормальный как яблоко. Биография Леонида Губанова - Олег Владимирович Демидов

И. А. Бродский «Песенка»

Выступление перед Слуцким, Самойловым и Кирсановым

Кагэбэшники действовали по проверенной на Бродском схеме: обратились в московское отделение Союза писателей и попросили разобраться, с чем приходится иметь дело, кто такие эти смогисты. Отчего они шумят на московских улицах? То чтения у памятника Маяковскому, то демонстрация, то митинг гласности. Если окажется, что к литературе – официальной! – они не имеют никакого отношения, то придётся ими заниматься комитету госбезопасности.

Басилова рассказывала:

«Как позже я узнала от секретаря Московской организации СП РСФСР по оргработе генерала Ильина, он получил письмо от Семичастного с жалобой на нас. Тогдашний шеф КГБ просил руководство СП СССР разобраться с нами и решить, какое отношение мы имеем к литературному процессу. А если руководители решат, что к литературе мы не причастны, нами будет заниматься его ведомство. Довольно-таки честная по тем временам была постановка вопроса. По крайней мере, жест доброй воли со стороны КГБ. Ильин попросил Нину Белосинскую и Лидию Либединскую, членов комиссии по работе с молодыми писателями, собрать нас и известных поэтов. Из известных пришли Слуцкий, Самойлов, Кирсанов. Обещался прийти Корней Иванович Чуковский, но не пришел, заболел»[353].

В январе 1966 года Чуковский принимал у себя Бродского (06.01.), П. Л. Капицу (15.01.), В. Г. Костомарова (18.01.), а ближе к вечеру смогистов заболел. Насколько это вышло случайно, сказать трудно. Может быть, с ним поговорили кагэбэшники и, зная заступничество Корнея Ивановича, просто посоветовали хотя бы не приходить.

Давид Самойлов был заранее настроен негативно. Его уже допрашивали в связи с молодыми бунтарями. В его дневнике осталась запись: «Мне сообщили, что мной весьма интересуется ГБ. Я связан с делом “смогистов”, к которым я, ей-богу, не имею отношения»[354].

Сохранились и другие записи того времени и, в частности, запись от 23 января: «На днях в Союзе – выступление смогистов (самое молодое объединение гениев или «Смелость, образ, глубина»). Им по девятнадцать-двадцать лет. Талантливых мало. Приятна Таня Реброва, ещё два-три парня и девушки. Отвратительным фашистом выглядит их вождь Губанов, противна Басилова. Этим только волю дай – все превратят в дерьмо. Кажется, компания запровокачена, во всяком случае, что-то грязное там копошится, да и не может не быть, если там ошиваются Холин и Сапгир. Жаль этих ребят, не очень задиристых, по-современному понимающих границы фрондирования»[355].

Однако не стоит думать, что Самойлов не любил исключительно смогистов и лианозовцев. Ему не нравилась всякая молодёжь, которая в своей поэтике приближается к авангарду. Приведу соседнюю дневниковую запись: «Выступление в эстрадном театре. Молодой поэт Феликс Чуев читает панегирик Сталину. Половина молодой аудитории ему сочувствует. Оформление “фрондерства” справа. Страшное, тёмное время»[356].

Басилова объясняла, отчего и почему Самойлов так странно реагировал на смогистов (найдено в архиве Людмилы Поликовской):

«…я его бесила тем, что приводила совершенно не адекватных ему людей. Я к нему привела Худякова – это тот самый Худяков, от которого Пастернак заперся в шкаф <…> Когда он со своим Гамлетом пришёл к Пастернаку и сказал, что все переводы ни к черту не годятся, единственно, кого он уважает – это Пастернака, но в его переводе тоже есть недостатки: любовь к глаголу, а надо стараться от них избавляться, и стал читать ему лекцию, как выбрасывать глаголы – Пастернак спрятался в шкаф… Это был, действительно, авангардный перевод, жутко дерзкий. И сейчас-то дай бог приучить общественное мнение к такому переводу – Самойлов просто испугался. Я хотела, чтобы Самойлов знал, что есть и такие переводчики, чтоб он их тоже учёл, спасал, брал к себе. Но он совершенно дико на меня разозлился. После того, как Худяков прочитал, Самойлов начал его оскорблять, говорить ему всякие едкости и гадости свысока. Потом ему подмахнула семинарная толпа… <…> [Худяков] потом плюнул на зелёное сукно и ушёл – разозлился. Сказал: “Здесь банда сидит. Я не хочу больше тут читать”».

Слуцкий был очарован Губановым[357]. Иначе бы не писал стихи с явными аллюзиями и реминисценциями на своего молодого коллегу. В 1969 году в журнале «Юность» (№ 4) появилось такое стихотворение[358]:

Эта женщина молода. Просто она постарела.

Эта женщина хороша. Только выглядит плохо.

Этой женщине тридцать лет. То есть тридцать до старости.

Всё ещё впереди. Нет почти ничего позади.

<…>

Ей путёвку достать, нос припудрить и губы подмазать,

за ночь выспаться, утром на правую ногу встать —

и Ромео опять на балкон её примется лазать,

и звезда её снова возьмётся блистать.

Можно было бы предположить, что речь идёт об Алёне Басиловой, а под Ромео, лезущим на балкон, можно признать самого Губанова, но, если это и так, то только отчасти. Многие «факты» в этом стихотворении не сходятся с биографическими фактами из жизни поэтов. Они и не должны, конечно, сходиться, но…

Но продолжим рассказ Басиловой:

«Среди молодых были Саша Алшутов и Лев Аннинский. СМОГ был представлен Лёней Губановым, мною, Сергеем Морозовым (1946–1985), Мишей Елизаровым, Леней Школьником, Володей Батшевым, Сашей Соколовым, Таней Ребровой, Борей Дудиным. Заседание вёл Лев Славин. Народу было очень много. Пришёл даже Георгий Марков, который ничего в наших стихах не понял и честно в этом признался. Но крови нашей не жаждал. Буквально в эйфорическом состоянии был Семен Кирсанов, такой восторг его охватил по прослушивании наших стихов. Он уверял собравшихся, что подобного поэтического выступления он не помнит с 20-х годов. Слуцкий обещал издать нас в ближайшее время, предлагал даже издавать журнал СМОГ. И тут появилась из зала ресторана одна известная поэтесса, назовём её условно М. Когда она услышала, что нам обещают, она ударилась в чудовищную демагогию. Она говорила с необыкновенной злостью в голосе. Она обвинила Слуцкого, что он зря нам сулит золотые горы, когда толком не напечатаны Мандельштам и Цветаева и не издана Горбаневская. Она так страшно кричала на нас, что ни Слуцкий, ни Самойлов её не смогли остановить. И тогда Слуцкий развёл руками и сказал, что ни одного хорошего дела сделать невозможно. Как часто бывает на подобных собраниях, одно выступление повернуло ход событий. Все благие намерения сошли на нет. <…> А буквально через два дня начались вызовы в деканат, исключения из институтов, всякие неприятности. Вот как с нами поступила одна известная поэтесса. На её совести мы – смогисты. Евтушенко <…> сказал, что они едва протиснулись в закрывающуюся