Нормальный как яблоко. Биография Леонида Губанова - Олег Владимирович Демидов

дверь и, оказавшись за этой дверью, слышали наши вопли, но ничем не могли нам помочь. Не знаю, как поступил бы Евтушенко, окажись он в тот день на нашем выступлении в ЦДЛ, вероятно, помог бы, но одна известная поэтесса могла бы протянуть нам руку помощи. И она этого не сделала. Многие пострадали только из-за причастности к “смогизму”»[359].

Лев Аннинский вспоминал:

«Стихов не запомнил: мне мешало ощущение ярмарочного представления и всегдашнее почти импульсивное отвращение, когда кто-то называет себя гением. Запомнился мне седовласый Борис Слуцкий, с судейскими интонациями самоотверженно отчеканивший: “Товарищи смогисты, я считаю, что ваши дела хо-ро-ши”. Да ещё один из гениев, так же крепко отчеканивший в ответ: “А вот попроси я у кого-нибудь из вас три рубля, – не дадите!”»[360]

Одна «известная поэтесса» – это Юнна Мориц. Поступила она и вправду… странно. Ей всю эту ситуацию припоминают по сей день. И любопытно выглядит её реакция на это. Сегодня она пытается оправдаться и в стихах, и в прозе, и в соцсетях:

Раскручивал «смогистов» Семичастный —

Главарь паханский КГБ, однако

Правитель хамский, оскорбитель страстный

Великого поэта Пастернака.

Когда решил продвинуть Семичастный

В журнальную печать поэтов «смога»,

Собрал он этот коллектив прекрасный,

И началась воздушная тревога:

В печати нет «смогистов», это – драма,

Должна вливаться молодая сила!

– Когда печатать будут Мандельштама,

А также Гумилёва?.. – я спросила.

О, ужас, гнев смогистов был неистов,

И сорок лет их мучит бред несчастный,

Что погубила я судьбу смогистов,

Хотя любил их даже Семичастный!

А вот та же позиция – только в прозе постов соцсетей и в интервью: «Интересно и то, что все они были детьми, племянниками, родственниками сотрудников системы Семичастного. И Губанов в том числе»[361]; «Уже тогда было известно, чем и с кем они занимаются, кроме стихов и прозы. Предупредил меня об этом Губанов, который сам же мне на себя же и настучал. А в моём стихотворении – вся эта картина в живом виде, но главное – их фигня о том, что я (своим вопросом о Мандельштаме и Гумилёве!) их “погубила” – всех и сразу!»[362]; «Каким образом я, человек, годами не печатавшийся, сидевший в чёрных списках, слывший опальным поэтом, могла кого-либо запретить, мне представить себе трудно. <…> Меня, действительно, пригласили “смогисты”. Я пришла. И там были редактора журналов, газет, которые стали как-то очень подозрительно говорить, что всех “смогистов” надо сейчас взять и напечатать. А меня же Губанов предупредил, что у них там на каждые две штуки пятнадцать… и так далее. И я, действительно, сказала, что это замечательно, если их будут печатать, но ответьте мне на вопрос: почему не напечатать сперва Гумилева, Мандельштама, Волошина? Но разве мой вопрос не был остроумен?»[363].

Во-первых, в чём мог признаться Губанов, непонятно. В том, что у него мама – «мусор», работает в ОВИРе? Ну, может, ещё у Саши Соколова отец – видный разведчик. Если Губанов вообще знал об этом. Одноклассницей Александра Урусова и Михаила Панова была Вера Черненко, а в параллельном классе училась – Ирина Андропова, с которой молодые люди пересекались в школьном драмкружке. Но, согласитесь, всё это не имеет никакого значения.

Вот и Евтушенко реагировал схожим образом:

«Мама его работала в ОВИРе, и по такому ли уж парадоксу с младых ногтей своих Лёня стал бунтарём против всего, что было духовным ОВИРом, – всего, что забивало человека в клетки анкет, в оскорбительную чушь формальных характеристик. Он организовал СМОГ – самое молодое общество гениев. Комсомольские литературные дружинники смекнули, что этих бунтовщиков неплохо было бы использовать против поколения шестидесятников, начали на первых порах помогать им, предоставлять залы. <…> Смогисты, как их ни толкали на это, не стали литературными азефами».

Но Евтушенко на порядок умнее и порядочней Мориц: там, где поэтесса видит тянущуюся к поэзии руку спецслужб, поэт видит, несмотря ни на что, борьбу с нею. При этом, правда, оба далеки от истины.

А ситуацию проясняет Юрий Сорокин[364]:

«…соблазн “дразнить гусей” [явная губановская и имажинистская фразочка! – О. Д.] и будировать нравственное чувство травмированных сталинизмом людей не ограничивался только этим заявлением о собственной матери. Губанов шёл намного дальше и откровение Ахматовой переводил на язык Лубянки. Он утверждал, что стукачество и талант – вещи совместные. В данном случае он оперировал сведениями, почерпнутыми из разных литературных источников, суть которых в том, что и среди великих писателей были такие, кто не видел ничего зазорного в сотрудничестве со спецслужбами. Помнится, что список таких писателей начинал Даниэль Дефо, а заканчивал Илья Эренбург. Конечно, он не считал подобное сотрудничество высшим проявлением человеческой доблести и славы. Он просто констатировал факты и ожидал от своих собеседников, умудрённых лагерным опытом, комментариев к сказанному».

Но надо сказать, что подобные настроения были у советской интеллигенции. Страх, что вокруг стукачи и провокаторы, который как будто должен был исчезнуть вместе со смертью Сталина, никуда не делся, а может, только усугубился.

Во-вторых, вернёмся к публикациям поэтов Серебряного века. В 1960 году в «Библиотеке поэта» вышел том Саши Чёрного, в 1961-м – Валерия Брюсова, в 1965-м – Марины Цветаевой, Николая Заболоцкого и Бориса Пастернака, в 1966-м – Андрея Белого и Василия Каменского. Серебряный век потихоньку просачивался. Если не отдельными книгами, то журнальными и газетными публикациями.

То есть, на наш взгляд, реакция Мориц на возможную (!) публикацию смогистов не совсем, мягко говоря, адекватна.

Смогисты злились на неё. И тут возникает один небезынтересный эпизод. Губанов, часто использовавший есенин-вольпинские строчки «О, сограждане, коровы и быки! / До чего вас довели большевики…», возможно, вкладывал в них и дополнительный смысл.

В 1958 году Мориц написала стихотворение «Кулачный бой»:

О, как всего, что с лёту не понятно,

Боятся те, кто носит крови пятна

На рукавах камзола!.. Вникни, царь.

Поэт – это священная корова,

И если государство нездорово,

Ты песню топором не отрицай!

Из-за своего политического окраса оно сразу попало в чёрные списки и в прошлом веке не печаталось в поэтических сборниках. Единственное исключение – попадание в начале 1960-х годов на страницы журнала «Молодая гвардия». Владимир Цыбин, заведовавший там отделом поэзии, рискнул напечатать – и после был уволен.

Раз Губанов