Нормальный как яблоко. Биография Леонида Губанова - Олег Владимирович Демидов

После выволочки 14 апреля – Алейников просто собрал в чемодан все свои стихи и прозу и сжёг от греха подальше.

Борис Кучер рассказывал, как их, студентов-художников Строгановки, поставили перед выбором – или учёба, или дружба с поэтами-смогистами:

«Я сейчас анализирую по прошествии времени: что мы могли? Мы же простые студенты. Нас вызвал декан, который срок мотал от Сталина, автор проекта Волго-Донского канала – Поляков[367] – и сказал: “Ребята, прекращайте всё это дело и учиться давайте. У вас нестыковка началась. Мы монументалисты, у нас кропотливый труд, нам нужно вдумчивое отношение, надо изучать анатомию, работать над моделями, в тишине, как Леонардо да Винчи. А тут – рвут на себе свитер”. У нас за Строгановкой был свой отдел КГБ. Вызвали и туда.

Сидит молодой парень, об-ра-зо-ван-ней-ший, кагэбэшник. И начинает нас вербовать, чтоб мы писали, доносили. Я спрашиваю его: “Какого рожна?” – “А какого рожна смогистов «Голос Америки»[368] цитирует? Они подрывают советскую государственность” И всё в таком духе. Начал мне рассказывать про разведку, про романтику этой работы, про Зорге. Я ему говорю: “С нами учится Андрюша Долгих, сын члена Политбюро, почему вы им также не займётесь? (Сейчас понимаю, что это мой грех…) При чём тут смогисты? При чём тут Лёня Губанов? Они патриоты России. А эти ребята жируют, какие-то пластинки приносят и слушают, ну, чёрт знает что! Я сам из Севастополя. Я патриот на сто процентов. На двести процентов! Вы знаете, что такое Севастополь? Я же там после войны жил. Из Владивостока семья прилетела. Мой отец служил на тральщике – это небольшой кораблик, который мины вылавливает. По городу водили отряды нацистов. Вот они ходят-бродят, просят воды-хлеба. А мы воспитаны были. Патриоты! Там везде «За Родину!» и «За Сталина» на всех домах написано, на дотах. Везде! Я оттуда. Я так воспитан. И вот приехал в Москву учиться, а тут начинается хрень такая”. А он, кагэбэшник, сидит, репу чешет – ответить нечего. Тусовались, пока могли тусоваться. Лёня несколько раз приходил в Строгановку. А я его встретить не мог. Сердце от этого разрывалось. Но декан меня предупредил: или видишься со смогистами и вылетаешь, или заканчиваешь институт… Всё быстро рассыпалось, раскудахтолось, разлетелось»[369].

Другой художник, Николай Сенкевич, столкнулся с допросами «Галины Борисовны»[370]:

«…вызвали в КГБ.

Дознаватель – плюгавенький мужичок словно с застиранными голубыми глазами.

– Какие у вас дела с Губановым?

– Творческие.

– Какие могут быть творческие дела с сумасшедшим?

– Степень здоровья определяют только врачи.

Он начал орать что-то бессвязное, дёргался, как эпилептик.

Мне было не страшно, даже весело. Ничегошеньки они, ленивые, не знают. Только то, что Губанов бывает у меня дома. И всё.

Пригрозив исключением из Литинститута, он от меня отстал. В институт действительно пришла бумага с утверждением, что я антисоветчик, и с требованием исключить. Но на ректорате мой совсем не храбрый руководитель семинара Лев Кассиль вдруг разбушевался и заявил: “С каких это пор КГБ командует литературой?”».

Но были и серьёзные последствия. Николай Недбайло получил три года ссылки. Владимир Батшев как тунеядец отправился на пять лет в Сибирь. Вера Лашкова провела год в предварительном заключении.

Вадим Делоне направил письмо в Идеологическую комиссию ЦК КПСС с требованием легализации СМОГа – и вскоре был исключён из МГПИ и из комсомола.

Выгнали из МГУ – Михаила Соколова, Аркадия Пахомова, Владимира Алейникова.

Чтобы сбежать от всего этого хоть ненадолго, в мае 1966 года Губанов и Алейников – семьями – снимают дачу в Переделкино. Всё организовала Алёна Басилова – она присмотрела подходящий дом и договорилась с хозяевами об оплате. Алейников вспоминал: «…две небольшие комнаты, на втором этаже и на первом, в деревянном доме, с просторным участком, где густо росли высокие сосны, где был избыток зеленой травы, в том числе и крапивы, где близко, за шатким, условным забором, за откосом, поросшим цветами, проносились, крича, электрички, нарушая время от времени подмосковную тишину…»[371]

Дача вроде и в глубине сосновой рощи, и вроде рядом с железнодорожной станцией, где с утра пораньше открывался небольшой продуктовой магазинчик с дешёвым пивом и вином.

Алейников рассказывал об одном курьёзном случае. Весна уже переходила в лето. Ночь обрастала градусами Цельсия. И не только Цельсия. Губанов маялся, никак не мог уснуть. Басилова – вся из себя изящная, в белой до пят ночнушке – вышла покурить, подышать свежим воздухом, возвращается – и ей прилетает хорошенький удар с ноги. Она выбежала из комнаты, отправилась наверх к Алейникову и его жене. Её встретили, отпоили чаем, всю ночь успокаивали. А наутро как ни в чём не бывало вышел Губанов и начал рассказывать, как ловко расправился с привидением.

К ним в гости заглядывали Генрих Сапгир, Наталья Горбаневская, Борис Дубовенко и, конечно, смогисты из тех, кто ещё оставался в Москве…

Смогистов разгоняют, а в это время в Нью-Йорке выходит большая (на 300 страниц!) антология «Новые русские поэты»[372], где наряду с Пастернаком или, скажем, эстрадниками Евтушенко и Рождественским появляются Бродский и Губанов.

Издаваться на Западе – хорошо, денежно, можно с тамиздатом прийти к читателю… Но Губанов не торопился, несмотря на заманчивые предложения. Верил, что могут издать на Родине.

Но при случае любил отчасти выдумать, отчасти прихвастнуть.

Сергей Мнацаканян как-то встретил его на площади Маяковского: «…он поздравил меня со стихами, которые были напечатаны в “Юности”, а потом не без обиды произнёс: “А у меня в Нью-Йорке выходит однотомник!”»[373]

Виктор Агамов-Тупицын рассказывал схожий эпизод: «[Губанов утверждал], будто у него на Западе – ”восемь изданных томов”. И все верили, что каждый француз или американец за чашкой кофе читает томик Лёни Губанова. Такие же мифы распространялись и о художниках. “Зверев на Западе – кумир! – говорили в определенных кругах. – Это известнейший художник!”»[374]

Но, увы, всё это были шутки и фантазии.

Большой Улуй

Отдельно расскажем про приговор Владимиру Батшеву. Журнал «Грани» воспроизвёл судебный документ. Его-то мы сначала и приведём[375]:

«В течение последних полутора лет Батшев вёл паразитический образ жизни, занимался враждебной деятельностью, устраивал хулиганские выходки; 14 апреля 1965 года на площади Маяковского Батшев собрал толпу, читал свои антисоветские стихи, а затем во главе толпы направился к Центральному дому литераторов, где был задержан, и на основании Указа об ответственности за мелкое хулиганство