Император Юстиниан Великий и наследие Халкидонского Собора - Михаил Вячеславович Грацианский

Константинопольского Собора, содержащие причины низложения Анфима, сообщают: «Он, конечно же, лишь в малой степени обнаруживал таковое растление, притворно принимая святые Соборы… и [Собор] Халкидонский, который против нечестивого Евтиха, даже принимая их (Соборы. — М.Г.) в священные диптихи; ни в какое время не причащался и не передавал [как-то] иначе соположенную с ними память блаженнейшего папы Льва, провозглашая праздник священных Божьих Таинств и справляя его в здешней святейшей Великой церкви, ничуть же не отступая от этих правых исповеданий…»[678]

В образе действий Анфима, по нашему мнению, можно усмотреть его стремление придерживаться императорских вероучительных постановлений. Однако представляется, что в этой ситуации он очевидным образом поставил императорский эдикт впереди определений Халкидонского Собора и тем самым зашел несколько дальше, нежели того хотелось Юстиниану, или того, что он мог допустить[679].

Когда, впрочем, стало известно, что императорские определения в толковании Севира разрушат основания вероопределений Халкидонского Собора, Юстиниан оказался вынужден прекратить дальнейшие переговоры с предводителем антихалкидонитов. Хотя Севир и принимал анафемы Несторию и Евтиху, он требовал и однозначного проклятия «Томосу» Льва. Эта мера в сочетании с осуждением Трех Глав, пойти на которое Юстиниан был вполне готов уже в то время, равнялась бы полному отрицанию Халкидонского Собора. В этом случае у Юстиниана не осталось бы шанса сохранить общение с римским папой, что для него однозначно было неприемлемым, как то показало дальнейшее развитие событий. Следовательно, необходимо было искать другие возможности решения проблемы, которые бы устранили в глазах антихалкидонитов неприемлемость «Томоса» Льва[680]. Эту проблему можно было разрешить единственно богословским путем. Тем самым следующей задачей Юстиниана стало прояснение принципиального согласия учения свт. Кирилла об одной природе во Христе с учением Льва о двух природах.

В эдикте, подтверждающем низложение Анфима, Юстиниан высказывался о его проступках довольно туманно[681]: «…Анфима… на произошедшем здесь священном Соборе осужденного и низложенного за то, что он отошел от правых догматов, от тех, которые он прежде, как казалось, всячески чтил, а впоследствии посредством разных уловок избегал, притворяясь, что следует четырем Соборам (трехсот восемнадцати отцов в Никее, ста восьмидесяти, собравшихся в этом счастливом Граде, и двухсот [собравшихся] в первый раз в Эфесе, и шестисот тридцати боголюбезнейших отцов в Халкидоне), но не следуя их догматам и не пожелав ни принять наше человеколюбие и снисхождение, которое мы имели ради его спасения, ни самому отречься от предводителей нечестивых догматов, изверженных прежними святыми Соборами, но полагая, что надлежит осужденным и осудившим действовать одинаково и на равных. Ведь, оказавшись раз порабощен чуждыми Святейшей Церкви мнениями и став чуждым правых догматов, он естественным образом не смог вернуться к их правильности, хотя мы его к этому поощряли и направляли, прибегнув ко всякому тщанию ради его собственного спасения».

Текст эдикта позволяет, таким образом, понять лишь то, что Анфим во время своих переговоров с Севиром изменил свое мнение о Соборе и его постановлениях. О содержательной стороне этой перемены эдикт императора умалчивает.

По всей видимости, Анфим занял отрицательную позицию по отношению к некоторым лицам (Ива Эдесский, Феодорит Кирский, Феодор Мопсуестийский), сочинения которых были одобрены Собором, что было нами уже продемонстрировано на примере его писем к Севиру и Феодосию[682]. Тем самым он обращался с «осуждающими как с осужденными». Что же касается «предводителей нечестивых догматов» (τῶν ἀσεβῶν δογμάτων ἀρ-χηγούς), упомянутых Юстинианом в эдикте в качестве тех, кого Анфим хотел принять в общение, то можно с уверенностью полагать, что под ними имелись в виду не Несторий и не Евтих, которых Анфим в своих письмах однозначно проклинал. Единственным лицом, которое хотя и было осуждено Собором, однако в глазах православных не было однозначно одиозным подобно вышеупомянутым ересиархам, являлся бывший патриарх Александрийский Диоскор[683]. Таким образом, вполне вероятно, что Анфим соглашался с тем, что анафема, наложенная на Диоскора за канонические нарушения, вполне могла быть снята[684].

В общем и целом в деятельности Анфима мы склонны усматривать еще одну попытку воплотить объединительную программу Юстиниана в тех пунктах, которые были сформулированы уже во время собеседования о вере с епископами-севирианами, состоявшегося в 532 г. Тогда епископы-севириане высказались в том духе, что только Севир мог принять решение относительно этих пунктов. Потребовалось более трех лет, прежде чем Юстиниан смог подготовить почву для их обсуждения в Риме и Египте.

Когда же, наконец, дошло дело до их обсуждения, Анфим начал действовать вполне в духе императорской примирительной программы, и не его виной было то, что Юстиниан не смог прийти к соглашению с Севиром в пункте учения папы Льва о двух природах. В конечном итоге Анфиму пришлось выступить в качестве козла отпущения: он был низложен для того, чтобы прикрыть промежуточный неуспех императорской церковной политики.

Далее встает вопрос, в какой степени Анфим, бывший участником собеседования о вере 532 г., может считаться инициатором проводившейся с того года церковной политики. Изучая политику, проводимую Анфимом во время своего патриаршества, мы вновь встречаемся с теми уступками антихалкидонитам, на которые готов был пойти Юстиниан во время этого собеседования. То, что нам известно о других его участниках, — в первую очередь об Ипатии Эфесском, — не позволяет предполагать, что они были согласны с этими пунктами. Ипатий также был вовлечен в осуществление императорской объединительной политики, однако, по всей видимости, никогда не разделял позиции, которую занял Анфим во время своего патриаршества. Скорее он придерживался формулы «един из Троицы пострадал во плоти» как основы для церковного воссоединения.

Как кажется, Анфим отстаивал свою позицию настолько искренне, с такой долей самопожертвования и даже подчас неосмотрительности, что его, пусть и с оговорками, можно назвать одним из важнейших соавторов программы церковного примирения императора Юстиниана[685].

В послании Феодосию, патриарху Александрийскому, в котором он писал о своем соглашении с Анфимом, Севир Антиохийский упомянул, что эта договоренность между ними должна была сохраняться в тайне[686]. Предположение о том, что Юстиниан ничего не знал об этом соглашении, в принципе исключается. Таким образом, единственным предположением может быть то, что уния между Севиром и Анфимом была поначалу скрыта от широких кругов приверженцев Халкидонского Собора, поскольку уступки, сделанные Юстинианом Севиру, еще не были обоснованы богословски.

Тем не менее эти договоренности не могли долго оставаться неизвестными, поскольку патриарх Антиохийский Ефрем, несомненно, был о них информирован и поставил в известность папу Агапита тогда, когда почва для их обнародования еще явно не была подготовлена[687]. Правда, Э. Швартц полагает, что Анфим вступил в общение и обменялся синодиками с Севиром и