Солдаты СВО. На фронте и в тылу - Михаил Иванович Федоров

а так как сын еще месяц был в реанимации: выживет – не выживет, вот так мотали нервы. А когда он приехал в марте в отпуск на выписку, тоже мотали нервы: то ли выпишут, то ли не выпишут. И он уже ходил, ругался: «Вы понимаете, меня сейчас на войну отправят, а я даже сына не видел». Тогда были очень жесткие условия, и его вообще не пускали. Ему показали маленькую мордашку за четыре метра от него через две двери. Но нас выписали, и тогда как раз началась Украина. Он с нами пробыл полтора месяца, у него в мае закончился отпуск, и после Дня Победы он собрался и поехал на Север. Там отправлял эшелоны, а в июне уже сам туда поехал.

– И вот 2014 год. Он на Украине.

– Во-первых, он туда ехал и: «Все будет хорошо». Мы с ним познакомились, когда он был просто курсантом. Рядовой. Потом лейтенант. В 2011 старший лейтенант. Говорил: «Смотри, какие у меня звезды». Я ему: «Да мне вообще без разницы, какие там звезды». Медаль вручили. Я: «Да мне не нужны твои медали. Лишь бы ты был жив, и слава Богу». Вот есть у меня муж, а медали – вообще не важно.

– Жены военных: главное, чтобы жив был…

Юля:

– Жив, здоров, и слава Богу. Вот когда он ехал на Украину, мы перехватывали его во Владимирской области. Он говорил: «Мой эшелон будет там стоять часов пять или шесть. Привезите ребятам конфет и пива». А нам туда ехать часов пять. И вот мы на двух машинах: я с малышом, меня везли родители, его мама на машине, мы ехали к нему на встречу. И буквально полчасика, и эшелон уже уходил. Мы привезли все заказы, которые он просил. Нас с ребенком увидел. И сказал: «Мне дали Мужика». Орден Мужества ему дали недели через три, как заехал туда. Что он там делал, мы до сих пор ничего не знаем.

Орден Мужества сам говорил за себя.

Юля:

– У нас тогда была ипотека. И он ее платил. У него заканчивался срок действия карточки, и он никак не мог ее поменять, потому что было некогда. Он очень переживал. Но с ним были друзья и говорили: «Не переживайте, мы ему там купим». Кроссовки там. Ему вообще ничего не надо было, у него все по минимуму. Сказывалась деревенская закалка. Все по минимуму. Он приезжал на свои дни рождения. И вот приехал в сентябре (2014 год). 26-го он приехал, 27-го отмечали и 28-го. Может, 29-го с нами побыл. Потому что от нас недолго ехать до Ростова, до границы. Сутки, около, на автобусе. Он поехал 29 сентября, потому что 30-го ему нужно было собирать эшелон обратно. И мы уже договорились, он оставляет эшелон, мы ему загружаем туда стульчик, детскую кроватку, и я еду с ребенком к нему. Потому что 1 октября они должны были возвращаться. И я уже смирилась с мыслью, что буду жить в Печенге в этих четырех домах. Будет метель, пурга. С ребенком, но ничего страшного. Сейчас займусь ремонтом, еще чем-то, жизнь наладится. Но там остался Сережа Бойко, его оставили. И остался Женя.

Уехать в Печенгу не получилось.

Юля Трундаева:

– А с Сережей Бойко они вместе учились, приехали в Печенгу и жили в одном общежитии, через полгода только разъехались. Ну жить было невозможно: прийти после полей и не умыться! И кто в служебную квартиру, кто себе снимал. Но такого тесного общения между ними не было. Все общение случилось на Украине на войне…

– Последний раз вы виделись с Женей на его дне рождения?

– Да. Он чувствовал опасность. Что на него идет охота. Мы спали эти два дня – в друг друга как вцепились… У них же надо как: бросил гранату, и поменять позицию. А он приезжает и говорит: «Знаешь, украинцы охреневают от моей наглости». Он был с наглецой. Я спрашиваю: «А что?» А он три раза кидал гранату с одной и той же позиции.

– Один раз кинул, и ты засветился.

– А у него три раза получалось! Хотя все ребята говорили: «Ты че, давай уходи». Но нет… В октябре мне пишут: «Твой остается». Хотя он не должен был оставаться. И он остался. Через две недели уже сказали другую новость…

Юля замолчала.

6. «Я должен быть там». Горькое известие

Юля пришла в себя:

– Несмотря на трудность ситуации, Женя звонил мне каждый день. Звонил и писал. Он, когда приехал в сентябре, говорил: «Когда мы приехали туда в июне, там не было даже зеленых листьев и яблок». То есть там нечего было есть. Он очень сильно похудел. Но ни на что не жаловался. Потом просто признался: «Не было даже зеленых яблок. Все было съедено». Я ему вопрос: «Ты спишь?». Он: «Юль, спать негде. Потому что мы на танках даже ездим по трупам. Потому что не видно земли». И все, этот вопрос я больше не задавала, потому что я ему давала ребенка, думаю: «Отвлекись».

Еще бы! Побывал где…

– Потому что когда он смотрел новости, он плакал. Он без стеснения. У него слезы просто лились градом. Он говорил: «Мне жалко женщин и стариков». И он при всем при том говорил: «Я должен быть там. Я вот сейчас туда бы. Туда бы. Я бы сейчас вот этих спас…» Там бы распорядился. Он был три дня: он был с нами и не с нами. Мы не включали телевизор, потому что у него сразу слезы. И видела, как он плакал – это на рождении ребенка, на свадьбе, когда я ему пела песню, до этого мы с ним танцевали, и вот он рыдал, когда смотрел вот эти новости. «Я должен быть там».

– Видел эти ужасы…

– То есть о себе он и не думал… Поэтому тему войны даже не затрагивал. Что, как, почему… Но когда он там остался, я же жена офицера, что я могу сделать… Если ты считаешь нужным остаться, значит, оставайся. Потому что дома все будет хорошо… Вот он, когда приехал, что-то вырвалось из него. И то он себя сдерживал, фильтровал, то есть никому, никогда, ничего. «Все хорошо, все хорошо». А уж насколько там плохо было, наверно, только со временем понимаешь. И то даже невозможно представить. А он мне говорил: «Чтобы тебе отправить эсэмэску, что у меня все хорошо, у меня было тридцать секунд. Это надо загнать танк на гору, выстраивались быстро ребята вверх слоном, я на них залезал и подбрасывал телефон,