«Там, среди шумного моря, вьется Андреевский стяг…» Хрестоматия военного моряка - Коллектив авторов

с какой быстротой, стройностью и тишиной исполнялись все его движения. Все делалось оттого, что у офицеров и матросов было чувство собственного достоинства, и что они с благородной гордостью и любовью занимались своим делом. Капитан Салтанов в полном смысле был отец-командир: он знал поименно всех матросов своей команды и ни одно действие каждого из них не оставлял без похвалы или замечания. Зато какая была и команда! Матроса корабля «Параскевия» можно было отличить по бодрой воинственной осанке, по благородному свободному обращению и даже по щегольскому наряду.

Знаток и ценитель морского дела адмирал Алексей Самойлович Грейг, командуя тогда в чине капитан-командора кораблем «Ретвизан», всегда отдавал полную справедливость команде Салтанова, хоть иногда и огорчался тем, что корабль «Ретвизан» не мог соперничать с кораблем «Параскевия».

Капитан Салтанов кончил достойную подражания жизнь свою в Триесте, командуя находившимся там отрядом русских кораблей. Искренние слезы многочисленных друзей и почитателей Салтанова оросили могилу его, а память о нем останется священной для всех, кто знал прекрасную его душу.

(Морской сборник, 1849, т. 2, № 2, с. 134–140)

М.И. Скаловский. Воспоминания о Черноморском флоте. 1851–1855 гг.

Лазаревская школа воспитания, привитая трудами великого адмирала на Черноморском флоте, основывалась на воспитании во всех флотских чинах благородного славолюбия, ответственности и инициативы, взаимного уважения и товарищеской любви. Свобода обращения начальников и подчиненных, немыслимая в то время в русской армии, воспитывала свободных духом людей, глубоко преданных своему делу. Эта внутренняя свобода формировала в моряках готовность и стремление к подвигу (ведь из-под палки героями не становятся), так ярко проявившуюся на севастопольских бастионах.

В 1851 году, имея 16 лет от роду, я был представлен к производству в черноморские юнкера. Производство мое задержалось надолго при тогдашних путях сообщения. Видя мое горе – не попасть в этот год в плавание – добрые люди посоветовали мне обратиться к начальнику штаба Владимиру Алексеевичу Корнилову и просить его взять меня на эскадру волонтером. На мою просьбу его превосходительство Владимир Алексеевич изъявил согласие и приказал мне перебраться на фрегат «Коварну», на котором адмирал имел свой флаг.

6-го июня наша эскадра вышла в море, и этот день был для меня знаменателен неожиданностью – на время всего плавания я был приглашен к столу адмирала. В памяти моей сохраняются и составляют хорошее, высокое воспоминание увлекательные и полезные беседы адмирала, продолжавшиеся не менее часа после каждой трапезы нашей. Темы бесед адмирала составляли разные рассказы из его кругосветного плавания, из многих морских сражений, как наших, в которых он участвовал, так и иностранных. Он подробно и ясно представлял слушателям портреты людей, полезная деятельность которых послужила к славе и величию России: Ушакова, Сенявина, Грейга, Головина, Крузенштерна, Кроуна. Интересны были также диспуты о состоянии и усовершенствовании флотов, их вооружения, управления и морских эволюциях судов. Легко понять, с каким вниманием слушали эти рассказы офицеры, приглашаемые к адмиральскому столу по заведенной очереди, и какую существенную пользу приносили нам эти беседы. Плавание наше продолжалось полтора месяца с заходом на несколько дней в порты Крыма и Кавказа для ознакомления с входами на рейды.

Второе не менее интересное плавание имел я летом 1853 года на фрегате «Кулевчи» под командой капитана 2-го ранга Степана Степановича Лесовского. С.С. Лесовский был командир очень строгий, взыскательный, но справедливый; он искусно, с замечательным тактом умел действовать на нравственный дух команды и в обучении достигал результатов, не прибегая к беспощадным наказаниям линьками и розгами, подобно многим командирам того времени, но сильно и разумно влиял на нравственный дух подчиненных. Команда его боялась, но любила и им восторгалась. Артиллерийские учения на фрегате были доведены до совершенства. Быстрая стрельба достигнута была не телесными наказаниями, а нравственными. Если какое-нибудь орудие действовало не с той быстротой, какую требовал Степан Степанович, то имена комендоров записывались на дощечках, и дощечки эти вывешивались на батарейной палубе, на общий суд всей команды. Мы, юнкера, слышали горячие диспуты комендоров, собиравшихся группами возле тех позорных табличек. «Я теперь знаю, – говорит кто-нибудь из комендоров, – как довести до пути мое орудие: бить прислугу у орудия – дела не поправишь, а 7-й номер заменю третьим, потому что у него левая рука плохо действует банником, и через то – задержка; попрошу батарейного командира переменить расписание, и тогда дело у меня на лад пойдет; Степан Степанович не будет меня бранить да срамить, и с этой таблички имя мое сотрется, да еще и поблагодарит при всех».

Однажды в темную ночь нас неожиданно окружили три парохода, и через шесть минут койки были связаны, уложены в сетки, орудия заряжены и вся команда на своих местах по-боевому, хоть и полуодетая. Окружившие нас пароходы тотчас же стали удаляться и легли на Константинопольский рейд. Во время погони надо было слышать воодушевленные разговоры команды в ожидании радостной встречи с турком: «Когда бы нам догнать, уж мы зададим им жару».

Приведу еще случай, как Степан Степанович воздействовал успешно на нас, юнкеров. На фрегате плавал монах Серафим. Дело началось с того, что к некоторым юнкерам отец Серафим благоволил – чаще приглашал к себе в каюту на беседу и пить чай. Нашлись между нами завистники – начали передразнивать его[161]. Призвав нас всех к себе в каюту и не доискиваясь виновных, Степан Степанович сказал нам сильную, воодушевляющую, назидательную речь, подробно объясняя нам наше будущее назначение – что мы готовимся в скором времени быть офицерами – властными распорядителями русской силы, послушной церкви христианской и ее служителям, что мы не должны в команде подрывать и колебать авторитет духовного лица, а напротив, во всем поддерживать его, тем более ввиду ожидаемой в скором времени войны, что мы должны сознать и познать себя – свой долг – и не забывать, что служитель церкви нашей есть одна из самых главных и сильных пружин к повиновению, благонравию, тишине, к ретивому исполнению долга службы, действуя на людей своим примером. Читатель может представить себе, какое впечатление произвела на нас, юных, но пылких людей, эта речь. Скажу коротко, что мы вышли молча, не гладя в глаза один другому, как бы стыдясь себя, но в душе каждый представлял себя с львиным сердцем. Под влиянием таких поучений мы все и проводили время на бастионах Севастополя, где я пробыл семь месяцев на 4-м бастионе.

В июне 1853 г. старший выпуск юнкеров был произведен в мичманы, а 18-го ноября все они участвовали в Синопском сражении и