Уральская Обь - Дмитрий В. Арбузов

– Людей послушать, так все больны, – проворчал спросонку приятель.

Недоваренная и подгоревшая пшёнка без масла окончательно развеивает всё очарование приснившегося. Дома бы такое отродясь есть не стал, а тут уплетаю за обе щёки!.. Глаз кривится, а нос чешется, поэтому глотаю не глядя, больше от злости: обидно, что не пломбир. Ваня чувствует нечто схожее, лениво ковыряя ложкой в миске. Наверное думает о том же: зря у оленеводов мяса не взяли, а ведь предлагали они. Но в целом, невзирая на эту убогость, настроение у нас замечательное, на душе светло. Кругом дикие просторы, иди куда вздумается. Это здесь рыбы нет, а там, внизу, в тайге никогда не пропадёшь, даже лютой зимой. Подругу такую же, походного коня, хозяйство какое-никакое, немного совмещённое с современностью, и смело можно век коротать. И не заметишь, как жизнь пройдёт… Красоты то какие! Как ими можно не любоваться? Как можно не мечтать жить среди них?

Костёр уже не томит, не греет, ветер дороги скрадывает его, тянет, указывая направление дымком, в путь. Только что грезил остановиться и зажить счастливо, а в следующий момент уже позабыл и об этом… Неужто так и буду всю жизнь? А тут, как назло, сносит морок, солнце словно невидимым стержнем чертит долину оранжевым заревом сквозь сизые тучи, как гигантские лампады возжигает их изнутри, одну за другой, пока всё не взыграло огнём – и река, и горы, и тревожная синь – чтобы мир, как единый источник, заблистал одной красотой, подавая большие надежды. Что это, закат? И мы окончательно спутали дни? Нет, солнце восходит с тайги, с азиатской стороны, но мы всё не верим, всё оборачиваемся, уходя по тропе, смотрим на чертящиеся по земле световые круги – так ли?

Дожди прекратили бусить где-то к четырём утра. Помню, как ночью налетел шквал минут на пять: сначала покрапало, потом саданул редкий сильный, затем хлынул ливень и вдруг резко, раз – и тишина. Но сейчас тучи опять сгущались, обступая зарево, изживая его до опрокинутого ввысь пятна.

Рядом со стоянкой оленеводов шумит многоструйный водопад метров семи в высоту, похожий на белый лоскуток, наброшенный на застывшую чернотой рану, обугленную и зыбкую. Глубины расщелины не видать, только вблизи с крутизны можно рассмотреть её иссеченное трещиннами дно и облепленные «ядовитыми» мхами края. От водопада пошли дальше на запад, потом повернули на юг к истокам Хулги, по мере нашего продвижения становящимся всё более открытыми и пологими, теряющимся в сочно-зелёном тундровом пространстве. Капли дождя забарабанили по капюшону, доводя чуть ли не до глухоты, будто кто-то швыряет в тебя песком; мы идём рядом, но не видим и не слышим друг друга. Подстёгиваемые непогодой, спешим, пока не упираемся в крутую с виду сопку, отмеченную, будто гигантским взмахом когтистой

лапы, параллельно направленными оленьими тропами. Начинаем подъём по ней. Под ногами спеет морошка, мы вынуждены то и дело наступать на неё. Стараюсь не проходить мимо аппетитного вида ягод, но на ветру долго не простоишь. На водоразделе задержались на пару минут, чтобы сориентироваться, и мгновенно замерзли. На спуске вынырнули из пелены тумана и узрели внизу картину поистине потрясающую: спутавшиеся истоки Хулги и Хаймы, приподнявшие увалы, припавшие к скалам; разнонаправленные гряды и островерхие сопки. Вот, гора похожа на вздыбившееся килем судно, и воображение уже дорисовывает волны под его остов, принимая за них окружившие подступы холмы. Истоки Хайма-ю – это чуть наклоненное к востоку плато, с дальних концов окружённое броским рисунком гор. В хорошую погоду путешествовать тут одно удовольствие.

– Красотища-а! – утирает мокрым рукавом нос Иван, глаза его полны восторга. – Мистика, да и только.

– А кто говорит, что мистики здесь нет? – попытался увековечить слова в порыве ветра я. – Наш «городской» взгляд воспринимает только городское. Мы за месяц путешествия некоторым образом пошатнули его, и вот он результат – ты увидел в обычном пейзаже нечто совершенно иное, приоткрыл завесу, скинул с глаз пелену.

– Значит, в природе мы становимся другими на самом деле.

– Конечно. И сомневаться в этом нельзя. А задаваться «какими» бесполезно, – бросил я. – Кто знает? Здесь проходит какая-то грань, когда картина мира в нашем представлении начинает преображаться, и реальность всё больше предстаёт, как мы правильно заметили, в мистичной, сказочной форме, где происходящее с нами начинает зависеть от иных, чем мы привыкли видеть, причин или, если угодно – сил. Не от положения в обществе и умения себя вести, и даже не от знаний и от силы воли, а от отношения к миру и следующих из этого поступков. Левое и правое, фигура и фон – все должно слиться воедино, и тогда вехи обозначатся, личностное бытие всколыхнется, придёт в движение, заиграет, прочертит обочины и притянет все, что понадобится тебе в следующий миг твоего пути.

Это снова были слова изнутри меня, принадлежащие будто другой личности, пробуждающейся, ещё неизвестной, раскрывающейся, как цветок и направляющей поток их. «Что за странный талант?» – мелькнула мысль. Иван стоял, подведя ладони под лямки рюкзака. Глаза моего спутника выражали смутное чувство, некую квинтэссенцию восторга и ужаса. Его взгляд казался потерянным.

– Боже… Как жить интересно!

Так необычно было слышать эти громкие слова посреди безлюдной, насквозь продуваемой местности, лишенной примитивных условий человеческого существования… И я понял тогда, что да, мы – изменились. И правда, за месяц путешествий на шаг стали ближе к природе. А про себя еще и подумал: «Люди заменили реальность словами: Земля, любовь, жизнь. Привили слова всему, затем поверили в них и тем растворили суть, потеряли ожерельную нить, и, как итог, до неузнаваемости изменили реальность своего бытия… Чтобы теперь плакать там, где надо бы радоваться, лишившись прежних ценностей, понятия нормы, выдавая желаемое за действительное до такой степени самообмана, когда очевидность воспринимается как нечто несуразное, а откровенность пугает и кажется еще большей неправдой, чем скрытая ложь».

…Два потока, образующих Хайма-ю, с надрывом несутся навстречу друг другу. В месте их бурной встречи чернеет железными остовами вездеход, сквозь обрушенные от лесов окна его проглядывает мягкое полотно солнечного света, расплывающееся на глазах. На передке устья, будто поднявшиеся из тени, величатся три безликие каменные фигуры, напоминающие о временах нечеловеческих, молчаливо провожающие путников мертвенным взором павших богов. У одной из фигур, имеющей форму вытянутой трапеции, будто бы отсутствует голова, но я шкурой чувствую, как ее ледяной взгляд буравит мне спину. По другую сторону потока распластался лоснящийся, салатного цвета фосфорицирующий мох. Он стиснул синеватые лужицы, подбоченил валун, пышно выстелил