Несчастные Романовы - Анна Михайловна Пейчева

листать ноты, в суматохе теряя листы, в конце концов выбрали какой-то неудачный полонез, кое-как дотянули его до конца. Государь дослушал и с добродушной улыбкой сказал: «Ну, неважно; могло бы быть и лучше».

Оркестранты поняли, что нужно репетировать больше. Каждый четверг стали собираться в Большом зале Адмиралтейства, где была прекрасная акустика. Великий князь Александр слушался дирижера беспрекословно. «Я ни разу не замечал, – вспоминает Берс, – чтобы великий князь высказывал бы малейшее нетерпение во время скучного, но необходимого разучивания пьес. Напротив того, он был всегда рад, когда дирижер Вурм добирался до басов и проходил с ними отдельно их партию»[243].

Со временем любительский оркестр здорово прибавил в мастерстве. Музыканты осмелели настолько, что стали выступать в Царскосельском парке перед обычной публикой: «Медные инструменты звучали на воздухе мягко; прохожие и проезжие останавливались и прислушивались к звукам. Это тешило великого князя, а нас заставляло лучше играть. Но иногда во время игры появлялись вовсе не желанные слушатели: нас сильно заедали комары»[244].

Друзья навсегда

В молодости будущий император Александр III переболел тифом. Ситуация была серьезной, вся страна с напряжением ждала новостей о здоровье наследника престола. Но больше всего переживали те, кто знал его лично, его друзья и оркестранты.

Как писал полковник Берс, «во всей России не нашлось бы ни единого человека, который скорбел бы так сильно о захворавшем великом князе, как мы, члены нашего кружка… При виде его бледного, похудевшего после болезни лица, у меня сжалось сердце; но его прежняя приветливая улыбка и ясность взора немного сгладили мне первое тяжелое впечатление. Когда же цесаревич заиграл на своем геликоне с прежнею силою, тогда я воочию уверовал в его полное выздоровление…»[245]

Суровый царь, нежный отец. Трогательные письма Александра III к сыну Николаю и дочери Ксении

На рабочем столе императора всегда стояли цветы, собранные его детьми во время прогулок по Гатчинскому парку. За этим столом Александр Александрович подписывал самые жесткие указы, стучал по нему кулаком так, что министры от страха теряли дар речи. Но потом грозный государь бросал взгляд на подснежники в милой вазочке – и преображался, прятал в бороду улыбку. Единственной слабостью Александра III была его семья. В его письмах к сыну столько любви! А как затосковал император, когда понял, что дочь стала взрослой… Но обо всем по порядку.

Самый лучший Папа

У императора было шестеро детей (один из них скончался в младенчестве). Александр Александрович почти не вмешивался в их воспитание. Всем заправляла жена – императрица Мария Федоровна. Она решала, каких учителей пригласить во дворец, куда детям поехать на каникулы, какие книги им читать перед сном. Весь день у «старших» и «младших» был расписан буквально по минутам.

Историк Александр Боханов рассказывает: «Мария Федоровна наследовала принципы воспитания, проверенные на ней самой при Датском Дворе. Она была не склонна заниматься мелкой опекой, никогда не «сюсюкала» с сыновьями и дочерьми, но всегда требовала выполнения ими своих обязанностей и безусловного подчинения. Еще она требовала правдивости»[246].

Зато отец всегда находил время для игр и баловства – даже когда государственные дела отнимали все его силы. Александр Александрович непременно брал детей с собой за грибами, на рыбалку, а иногда младшая дочь Ольга просто пряталась у него под столом, пока император совещался с министрами.

Но веселее всего было в отпуске, который царская семья проводила на родине Марии Федоровны, в Дании. Здесь русские монархи чувствовали себя обычными людьми – и вели себя непринужденно. Великая княгиня Ольга Александровна потом вспоминала: «Мой отец! Он был охоч до всевозможных шалостей. То, бывало, поведет нас к мутным прудам искать головастиков, то в сады Апапа воровать яблоки. Однажды он наткнулся на садовый шланг для поливки и направил его на шведского короля, которого мы все недолюбливали. Папа участвовал во всех наших играх, из-за него мы опаздывали к трапезе. Но никто нас не корил. Помню, иногда прибывали с депешами курьеры, но телефонной связи с Петербургом не было, так что три недели, проведенные в Дании, по-настоящему обозначали для него передышку. У меня было такое чувство, что во взрослом мужчине продолжает жить мальчишка»[247].

«Что за комиссия, создатель, быть взрослой дочери отцом!»

Великая княжна Ксения была папиной любимицей. Во время катастрофы царского поезда она пострадала больше других детей и всю жизнь мучалась из-за проблем с позвоночником. Отец проводил с ней много времени. Историк Людмила Сукина сообщает: «Не имея по состоянию здоровья возможности играть и резвиться с братьями и сестрой, Ксения взяла на себя обязанности семейного секретаря и летописца и во время отсутствия отца дома писала ему подробные письма о том, как все живут без него, чем занимаются»[248].

А потом Ксения выросла, и император просто не мог с этим смириться. Как-то раз, в апреле 1892 года, он написал своей супруге необычайно пронзительное письмо, своего рода исповедь. Мария Федоровна была в отъезде, Александр Александрович остался дома с уже взрослыми детьми – и вдруг понял, что он страшно одинок.

«Ксения теперь меня вполне игнорирует, я для нее совершенно лишний; разговоров никаких, никогда ничего не спрашивает, ничего не попросит, а я рад был бы так сделать ей удовольствие хоть в чем-нибудь. Например, в прошлом году зимою, когда Ники не было, я ездил с нею раза два-три кататься в санях и сказал ей, что если когда она захочет, чтобы сказала мне, и я с удовольствием возьму ее с собой. Она ни разу не попросила меня. В эту зиму я надеялся, что хоть раз сделает мне удовольствие и попросит покататься с ней; нет, я так и не дождался. Наконец, я сам ей предложил раз поехать со мной, но неудачно, так как она должна была ехать с тобой в тот день. Я надеялся, что она мне скажет хоть что-нибудь потом, что ей жаль, что это не удалось, и что она попросит меня поехать с ней в другой раз, но не слыхал от нее ни одного слова, как будто я ей ничего не предлагал и ничего не говорил.

Меня это очень, очень огорчило, но я не хотел об этом говорить, потому что мне было бы слишком тяжело, а главное – к чему? Если нет этого чувства ко мне у нее, это значит, я виноват; не сумел внушить ей доверия и любви