История борьбы Московского государства с Польско-Литовским. 1462–1508 - Геннадий Федорович Карпов

слабый, женственный, то и народ, действующий таким же оружием, не может быть иным, как народом слабым, женственным. Но для объяснения всего ниже следующего нам еще здесь нужно заметить, что кроме интриги, как отличительного свойства всех действий поляков, другая отличительная черта в их поступках заключается в том, что они всегда способны к великолепной отделке всех мелочей всякого своего предприятия и в то же время остаются при полном непонимании самой сущности дела; они увлекаются этими мелочами до того, что наконец совершенно запутываются в них. Когда в борьбе с поляками выставляют им на вид главное дело и его сущность и предлагают против него бороться, то они от этого отказываются и стараются свести борьбу против частностей дела; кроме того, объясняя всякий успех какого-нибудь предприятия не правотою дела, а только счастьем и личными талантами руководителя дела, поляки на основании всех этих понятий в борьбе народов всегда готовы бороться против лиц, против правительства, но не против народа.

Интригой легко опутать ребенка, человека слабого нравственными силами, но при столкновении с человеком степенным, она оказывается недействительной, сама собой падает и при том вредит именно тому, кто интригует. Если степенный человек увлечется на время и позволит себе поддаться прелестям женственной интригующей нации, согласится встать на ее стороне, то после этого он скорей бежит, чем помирится с такими порядками. Так, ни один из русских государей и их сыновей, будучи почти постоянно кандидатами на польский престол, не взошел на него по избранию поляков; а когда один французский принц, и притом самый развращенный, был избран в короли Польши, то дело кончилось тем, что король у поляков сбежал. В описываемое же нами время, когда была пущена против Ивана III интрига, в форме брачной системы, то он с самого начала извлек из нее всевозможную пользу для себя, а потом по поводу же своего родства с ягайловцами уяснил, что дал за своей дочерью в приданое всю Русь, которая под властью Польши и Литвы находится; но он, как Государь всей Руси, все-таки имеет право наблюдать, как управляют Русью, и, находя, что дурно, начал отнимать приданое дочери по кускам и завещал потомкам отобрать все. Это завещание почти окончательно выполнила Екатерина II.

Начало этого великого дела было таково: как только слава могущества и богатства Ивана III начала разноситься на Западе, то он должен был отбиваться от женихов к своим дочерям. Первым, сватом и женихом, явился не кто иной, как Габсбург, знаменитый Максимилиан I; за ним начал сватовство Конрад Мазовеций. Но как только умер Казимир, то брачное оружие было направлено и ягайловцами из Литвы на наступающую на нее Москву; не рассчитали они только того, что подобное оружие не совсем удобно против наступающих, но в этом они убедились после; теперь же, 14 июля 1492 года, прислал к новгородскому наместнику, Якову Захарьевичу, наместник Полоцкий, пан Ян Забережский, своего человека, Лаврика, с грамотой, содержание которой было следующее: «Господину и дяде моему милому пану Якову Захарьевичу, воеводе великого Новгорода, от Яна Юрьевича, пана Троцкого, наместника Полоцкого, челобитье. Рад слышать твое здоровье, и здоровье твоей пани, и детей Вашей Милости; слыша это, Бога милостивого молим и прославляем. Послали мы до тебя нашего писаря, Лаврика, и ты бы ему дозволил некоторые вещи покупить, да что он будет от нас говорить, и ты ему верь, то наши речи». Таким образом, эта грамота была вместе и верющей грамотой. Яков Захарьевич услышал от Лаврика такие речи, что сам поехал в Москву и объявил там великому князю, что то речи о сватовстве. В это время на границах Москвы и Литвы происходила настоящая война, по случаю служебных князей. Иван Васильевич приговорил с боярами по этому поводу, что Якову Захарьевичу против тех речей своего человека к пану Яну не посылать; но после к Якову Захарьевичу, уже в Новгород, послал грамоту (октября 17-го): «что прислал к тебе пан Ян Забережский писаря своего, Лаврика, и мы здесь с тобой об этом говорили, да приговорили не посылать тебе к нему ответ; но ныне приговорили, что тебе пригоже против тех речей послать с ответом, зане же и между государями ссылка бывает, хотя бы и рати сходились. И ты бы выбрал своего человека доброго, которого пригоже, и послал бы его к пану Яну от себя с поминками, а грамоту верющую писал бы от себя по пригожу, вежливо, по тому, что он тебя почтил, и ты бы его почтил, как пригоже. А что ему говорить наедине, и я тебе о том послал запись. Да накажи своему человеку: учнут его спрашивать о местах, которые я поимал, и он бы отвечал неведением; а спросят его о наряде людском, и он бы отвечал вежливо: «У нашего государя, у великого князя, вся земля, обычай таков, все люди нарядны». Да смотрел бы там твой человек, каково королевичево дело с паны, и что слух про королевичевых братьев, про Альбрехта и Жигимонда». Речь к Яну Забережскому от Якова Захарьевича должна была быть следующая: «Прислал ты к нам говорить, чтобы между государями сватовство сталось, и между земель мир был и покой. Ино, пане, мы весьма хотим, чтобы дал Бог между государей доброе житье; но положи на своем разуме, можно ли тому быть? Между государей любви и единачества нет, то, как же и тому делу делаться? Если бы Бог дал наперед между государей любовь и единачество было, то тогда бы и тому делу мог быть почин». Как только получил этот ответ Ян Забережский, то прислал уже грамоту в Москву (2 ноября), к князю Ивану Юрьевичу Патрикееву: «Поразумей у своего государя, есть ли его воля, дать свою дочку за нашего великого князя, Александра, и если бы то дело сталось, тогда бы любовь и докончанье между ними было, потому, как было при их отцах; а что издавна служило обоим панствам, то и ныне было бы потому». Далее Ян Забережский просил на это ответа. Таким образом, первый вопрос был о сватовстве, а потом о приданом. Но, еще не дождавшись ответа на последнюю грамоту, из Литвы приехало в Москву посольство (4 ноября). Содержание речей послов было о восшествии на престол Александра и об том, что на границах чинятся такие многие обиды, каких прежде и не бывало. Литовцы не хотели признавать существование войны и объявляли, что это пограничные обиды. Но послам были наказаны еще речи, об которых они проговорились в первый же день своего