Российский колокол №5-6 2021 - Коллектив авторов

Кира не сказала об этом Вэлу, решила, что скажет потом, ей хотелось, чтобы краткое её счастье не становилось короче из-за бессмысленных разговоров о том, что нельзя изменить.

Так они жили десять дней до выписки Алины, и Кира, которая думала, что уже не сможет ненавидеть мать сильнее, поняла, что ненависти этой нет никакого предела. А после выписки Дина вдруг пропала. Её не было день, два, неделю, и это отсутствие не несло покоя и облегчения – одно только ощущение грядущей беды. И, чтобы заглушить его, Кира окунулась вдруг в лихорадочное отрицание очевидного: она стала жить, как будто Дины нет вообще, достала с чердака садовую мебель и расставила под вязом во дворе, перестала убирать дом и однажды пригласила Тамару Алексеевну в гости и познакомила с Вэлом.

Они сидели под вязом, пили лёгкое вино, ели фрукты, потом пили чай и ели пирожные, Вэл пел, гостья слушала и подпевала время от времени. Оказалось, у неё негромкий, но чистый и очень приятный голос. Досидели до темноты, до пледов, комаров и включившихся на улице фонарей, и Псы лежали в ногах, и никуда не нужно было спешить. Было вкусно, лениво и хорошо. В этом неторопливом проживании времени для Киры было почему-то заключено представление о вечности. Она слушала, как близкие ей люди поют красивые песни, поднимала голову и видела, как колышутся листья вяза в вышине, как проглядывают сквозь них звёзды. И, когда Тамара Алексеевна прощалась, уходя, Кира ощутила тоску по уходящему человеку, какой не ощущала долгие годы.

Она всё оставила во дворе: стол с круглыми пятнами от винных бутылок, и сами бутылки, лежащие под этим столом, и небрежно отодвинутые, отставленные прочь стулья, и грязную посуду: чашки с недопитым чаем, бокалы с допитым вином, измазанные кремом блюдца, намеренно взятые из разных сервизов, вазу, в которой остался разломленный гранат, – и над всем этим утром закружились осы.

И когда Кира решила-таки убраться – не потому, что ей было велено, а потому что так хотелось самой, – на ведущей к дому дороге заурчал мотор, и к воротам подъехал огромный чёрный джип. Вэл, сонный, растрёпанный, мелькнул в окне супружеской спальни, и Кира слышала, как он бросился вниз, ударяя лестницу тяжёлыми сильными ногами. Пружина скрипнула, за ним и Псами мягко закрылась ведущая в пристройку дверь. Кира не могла слышать всего этого из двора, но как будто слышала, и хотя глаза её неотступно следили за калиткой, уши, словно у лани, развернулись назад, в сторону дома, хотя и этого быть не могло.

Следы её преступления были налицо: разгром во дворе, разворошённая постель, пыль на подоконниках. Но калитка всё не открывалась. И вдруг по слабому отзвуку, доносящемуся из дома, Кира поняла, что кто-то звонит в дверь. А значит, приехала не Дина.

Костя, да ещё и с Ларисой, не приезжал к ним никогда, и у Киры упало сердце, когда она увидела их.

– Привет, – сказал Костя и вдвинул во двор своё массивное угловатое тело.

Лариска вошла за ним, смешно ковыляя по плитке на своих высоких тонких каблуках. Он едва обратил внимание на остатки вчерашнего праздника, а вот Лариска отметила, что здесь происходило что-то небывалое, открыла ярко накрашенный рот, но при взгляде на мужа осеклась, поняла, что не время.

Костя прошёл в дом, не дожидаясь приглашения, и сел на диван в гостиной, на самый край, склонил голову, опёрся сцепленными руками о колени. Лариска пристроилась рядом.

– Вощем, Кир, – сказал он хрипло, – ты Пашку когда видела в последний раз?

Она сначала не поняла, потому что ожидала чего-то другого, требования собирать вещи, например, или каких-нибудь обвинений.

– Пашу?

– Ну да.

– Не помню. Наверное, на ужине, когда маме стало плохо. Точно. Тогда видела, больше – нет.

– И не звонил? Никак не связывался?

– Нет. А что случилось?

Костя взял тяжёлую паузу – хотел сказать, но видно было, что ему трудно. И этим тут же воспользовалась Лариска. Вроде бы – помочь и поддержать, но на деле – удовлетворить свою страсть к дешёвой драме, желание быть в центре внимания, получить сочувствие и испуганное восхищение.

– Пропал, представляешь? – мурлыкнула она, округлив глаза и подняв нарисованные на лице брови. – Почти неделю уже нет. Динка плачет. Заперлась у себя, рыдает, пьёт и ничего не делает. Мы с Костей по всему городу мотаемся, каждый камень перевернули.

Кира подумала, что нужно изобразить на лице ужас, горе, сочувствие, но не могла понять, как это сделать: слишком уж хороша и приятна была новость. Из-под Дины выбили ещё одну опору. Она стала слабее, она забыла про Киру ещё на какое-то время.

Лариска вгляделась в Кирино лицо, и она бы увидела облегчение вместо скорби, если бы Костя не встал и не сказал:

– Вощем, если услышишь чего, звони. Пошли, Лар.

И они ушли. Кира сразу бросилась в пристройку сообщить, что с ней всё в порядке, что на сей раз снова пронесло.

– Слава богу, – сказал он с усталым облегчением. – Я за тебя испугался.

– Почему? Я с ними всю жизнь и пока жива.

– С такими людьми никогда не знаешь, как, в какую минуту и в какую сторону всё изменится. Они опасны, Дина опасна. Я боюсь за тебя. Не хочу тебя потерять. Кира, это всё серьёзно, намного серьёзнее, чем ты привыкла думать.

– Откуда ты знаешь?

Он не ответил, и, холодея от предчувствия, она села на кафель рядом с ним, прислонилась затылком к прохладному дереву стойки. Псы улеглись рядом, вытянув по полу свои длинные морды, словно подчёркивая, что они тут, на расстоянии вытянутой руки, и готовы прийти по первому зову.

Потом она поднялась, потянула его за руку, повела за собой наверх, но, проходя мимо «Стиговых топей», остановилась. Теперь она видела не только закрученных в спирали людей – и себя возле рамы, и хмурое лицо Димы, – но и хмурого Пашу за его плечом, а в соседней спирали вдруг выделила странную женщину, высокую и светлую и словно бы похожую на жену Вэла, вот только что-то не то было у неё с головой, какая-то странная асимметрия изображена была художником. Рядом с ней была ещё одна женщина, маленькая, тёмная и тоже с такими же странными очертаниями головы. Кира смотрела на них и гадала, что же это значит, и потом обратила внимание на крохотную точку возле плеча брюнетки. И если прищурить глаза и смотреть сквозь ресницы, так, чтобы видно было нечётко, можно было понять, что художник имел