Российский колокол №5-6 2021 - Коллектив авторов

– Но я… – забормотала Алина, – я…

– Нет, ну конечно, – строго сказала Дина, – я могу бросить политех и начать работать.

– Но я думала, у тебя есть деньги…

Дина проигнорировала её слова, сказала:

– Собирайся. Жить-то нам как-то надо.

Конечно, Алина поехала, но на сей раз не одна. Липкий, отвратительный страх стал постоянным её спутником. Она боялась всего: быть обокраденной, избитой, изнасилованной. Боялась спать в поезде, потерять сумку в московской толпе, стать жертвой рыночных карманников. Она теперь держалась других челноков, никогда не оставалась одна и боялась потеряться, как маленький ребёнок. Ничего плохого с ней больше никогда не случалось, но чем дальше всё шло хорошо, тем больше она боялась, каждое хорошее событие, каждое счастливое совпадение воспринимая как затишье перед бурей. Если бы ей разрешили жить дома, найти стабильную работу, всё было бы хорошо. Но она челночила ещё три года, и за это время страх съел её изнутри.

– Ты знала, что со мной происходит, и ничего не сделала, – сказала Кира. – Тебе было на меня наплевать.

Одна-единственная слеза, похожая на стариковскую, непроизвольную, образовавшуюся не от грусти, а от каких-то физиологических причин, скатилась из закрытого глаза Алины.

– Если ты – мать, – прошептала Кира, – ты обязана сделать для ребёнка всё. Чего бы это ни стоило.

– У тебя нет детей, – жалобно шепнула Алина в ответ. – Ты не поймёшь.

– У меня был ребёнок, – тихо ответила Кира. – И я убила его, чтобы он не мучился, как я. Я бы хотела, чтобы моя мама сделала для меня то же самое.

22. Ахнули тяжко от вопля бессмертного тёмные бездны

Поужинать так и не получилось, Алину пришлось везти в больницу. Кире сначала показалось, что она задремала после её слов, и Кира тогда села за стол и замерла, ссутулившись, глядя на белую скатерть, выжидая, когда вернутся остальные, когда закончится ужин и можно будет идти домой. Она снова жалела о том, что голова у неё ясная, а чувства – острые. Руки её обхватили тощий, с едва наметившейся кожистой складкой живот. Она баюкала своё нерождённое дитя, своего сына – она думала о нём как о сыне, хотя наверняка знать, конечно, не могла. Это был единственный раз в её жизни, когда мотор «жить-жить-жить» не завёлся, чувство самосохранения выключилось и не было страха. Она теперь точно знала, что так бывает только от огромной любви, потому что, поняв, что беременна, ощутила небывалое счастье и небывалую любовь.

Испугалась ли она тогда, что её маленький, её родной человек будет такой же жертвой, как она сама? Она хотела думать, что да. Но на самом деле больше всего она боялась того, что он станет чудовищем, как его отец. И тогда она встала с кровати – это было глубокой ночью, не сразу после осознания, но после того, как она разрешила себе несколько часов быть счастливой, – и стала одеваться. А когда он, приподняв сонную, с отметинами от подушки голову, спросил, куда она, на хрен, пошла, ответила, что уходит от него навсегда. Она знала, что ей не дадут уйти, в этой семье никого никуда не отпускали, вся она держалась на своих странных, уродливых сплетениях, но на несколько секунд Киру захлестнула волна сладостного страха в предчувствии того, что она сейчас действительно оденется и выйдет из дома в тёплую июльскую ночь, в никуда, окажется без денег, без работы, без жилья, но зато с ребёнком, ради которого она готова была сделать что угодно. Но он догнал её в дверях спальни и бил её, она знала, что так будет. Их общая с ребёнком кровь брызнула на пол, и она оттирала её сама три недели спустя, уже после того, как врач сказал, что детей не будет больше никогда, и все вздохнули с облегчением.

Алина захрипела у неё за спиной, и Кира резко обернулась. Лицо матери было красным, дыхание вырывалось из груди с шумом, дрожащая рука неуверенно ощупывала голову, словно пыталась вдвинуть на место выпавшую оттуда деталь.

Вернувшаяся прежде скорой Дина выглядела встревоженной, и Кира, глядя на неё, вдруг осознала, что та действительно благодарна сестре и любит её так же сильно, как и презирает за слабость.

От Киры отмахнулись: не дали дождаться врачей, запихнули в такси, отправили домой. Она испытывала странную смесь чувств, пока ехала вдоль улиц, залитых густым золотом уходящего летнего вечера: ненависть к матери и страх за неё, ненависть к Дине и обида за то, что саму её исключили из семейного круга, выдавили за грань, как незначимый элемент. Чувствовала одиночество.

Сумерки сгустились, как воспоминание о тумане, мир стал неотчётливым и привычным. Такси, оплаченное Диной, уехало. Кира, приготовившая уже ключи, чтобы отпереть калитку, не спешила это делать. Она стояла на улице, как приговорённый перед входом в камеру смертников, словно спешила насладиться последними минутами уходящего от неё мира. Она чувствовала, что всё, что есть у неё сейчас, скоро закончится навсегда, вдыхала запахи цветущих в палисадниках цветов, наслаждалась касаниями тёплого ветра, смотрела, как в окнах соседских домов загораются огни. Чувствовала жизнь, к которой не принадлежала.

Свет чужих окон словно заставил темноту сгуститься, сделал её плотнее. И из этой темноты вылепился ещё более тёмный и плотный силуэт: высокий ссутулившийся мужчина шёл к ней, шёл очень быстро. Кира дрогнула, ключи звякнули в её руке, она развернулась к калитке, ткнула таблеткой в магнитный замок, тот не открылся – она приложила ключ косо, неточно. Связка выскользнула из её руки и упала на выложенную плиткой дорожку. Глухо, словно предупреждая, гавкнул пёс Тамары Алексеевны. Второй промолчал. И это придало Кире уверенность, она не ринулась поднимать ключи, а всмотрелась внимательно в силуэт и узнала, хотя отсутствие гитары за плечом делало его неузнаваемым.

– Можно я войду? – спросил Вэл. Голос его поблёк от усталости, будто выцвел, как старый рисунок.

– Где твоя гитара? – спросила она.

– Оставил у друзей. На время.

Это было странно, как если бы хромой сказал, что оставил у друзей протез и пришёл к ней на одной ноге.

Вэл без гитары казался ей бескрылым, неполным. И когда она увидела его при полном свете в холле, где встречали их радостные Псы, ощущение стало только сильнее, потому что Вэл словно и правда, потеряв крылья, свалился в самую грязь. Он был одет в спецовку, забрызганную цементом, испачканную песком. Руки его покраснели, под обломанными ногтями чернела земля. Он был весь обветрен, и под большим пальцем Кира заметила глубокий порез с рваными